Лёшкино весьма благодушное выражение лица, с которым он только собирался попугать бородатого в очереди, резко меняется. Осерчавши мгновенно, он на ходу доворачивает тележку к луже и с криком «На хаус!» толкает её к магазину, опять разрывая и расплёскивая застывшее было голубое отражение неба.
Теперь он нагружает тележку так, что ящики только чудом удерживаются от падения на обратном пути.
Подкатив к очереди, Лёшка снимает ящики и ставит их один на другой, ни мало не заботясь об их устойчивости. Последний, железный ящик, едва дотягиваясь, он укладывает на самый верх образовавшейся пирамиды, которая покачнулась, но каким-то образом удержалась на шатком основании.
Бородатый Петро, нос которого стал уже краснее лица, не мог удержаться от возмущения при виде такой беспорядочной укладки и зло рявкнул:
— Ты что громоздишь тут возле самых моих бутылок? Не можешь поставить к стенке, лётчик?
— К стенке-е?! — Голос Лёшки взвился на самую высокую ноту. — Смотри! — кричит он и, продолжая держать тележку правой рукой, вытягивает левую по направлению к стене за приёмным пунктом.
«Смотри!» — это было так повелительно выкрикнуто, что все невольно повернулись посмотреть, на что он указывал.
— Там двух русских матросов застрелили. Падлы, фашисты! Сучья кровь!
К стенке поставили и застрелили. А я туда буду ящики ставить?!
— А ты сам в это время коров там доил, что ли, лётчик? — оскалился злобно Петро.
То, что прокричал перед этим Лёшка, заставило всех замолчать, а от вопроса бородатого мужчины очередь замерла. И в эту помертвевшую тишину ворвалось неожиданно охрипшее, как рычание дикое:
— А-а, это ты там был. На хаус!
Тележка мгновенно разворачивается в третий раз на бородача.
— Господи Иисусе! — вскрикнула Маруська.
Кто-то охнул. Девушка с косичками распахнула испуганные глаза. Очередь автоматически отшатнулась. Пирамида из ящиков с грохотом рушится на тележку и стоящие рядом сетки, корзину, мешок с бутылками. Верхний железный ящик падает прямо на голову разъярённого, рванувшегося вперёд Лёшки.
— Папа! Папочка! — раздаётся в тот же миг голос из окна, стоящего рядом дома. Через несколько секунд из него выбегает девушка, с силой расталкивает сгрудившихся сразу людей, падает на грудь рухнувшему на спину Лёшки, накрывает его рассыпавшими волосами и шепчет:
— Папа! Папочка! Папа!
Николай Николаевич много раз потом прокручивал эту картину в своём сознании. Первое мгновение он растерялся. Человек упал. Но не умер же. Не мог умереть просто так. Сейчас он поднимется и всё уладится. И в то же время в каком-то тайнике души сидела совершенно другая мысль: этот человек уже никогда не встанет, не поднимет век. Почему? Откуда такая уверенность? Что было странного в происшедшем? Ответ не находился, но, несомненно, был на виду, в том, что он видел собственными глазами.
