Одиннадцать годков в избе просидел. Другой земли сколько бы напахал, а этому далась одна еометрия. Одним словом и доучился до точки. По двадцатому году пришел сын к отцу. «Здравствуй, — говорит, — папаша, как здоровье?» Напугался отец: «Вырос ты, — говорит, — очень!» А тот и действительно возрос: бывало, выйдет в грозу, помашет шапкой в небе и разгонит тучи. «Вот, — говорит сын, — теперь я тебя оставляю, а буду сам дело делать. Ныне имя мне будет — Калафат (по-ихнему значит — до всего доберусь!) Я теперь знаю, чем мне мир удивить!» Папаша и говорит: «Вы, умные, пойте, а мы, дураки, послушаем!» Тут папашу он отстранил и стал трудиться в поте лица. На рыб поставил клейма, птицам выдал пачпорта, каждую травину записал в книгу…
И все кругом погрустнело. Обезмолвились рощи, поганым осинником поруби повелись. Шутки-дело! — полнейший ералаш в природе. Медведь, и тот чахнет, не знает — человек он или зверь, раз пачпорт ему на руки выдаден. А уж Калафат задумал башню строить до небес. «Посмотрю, — сказал, — какой оттуда вид открывается. Кстати и звезды поклеймим!» Отсюда, как задумал, тут и пошел конец земному шару.
Шутки-дело, — начинаются Калафатовы дни. Мужиков со своей державы собрал, пошел воевать. Семь глухих стран покорил, да две ему так сдались, с голосу. Оттудова шарахнул Калафат к морю, там народишку прихватил. Все эти военнопленные и должны были башню ему воздвигать.
Только когда с народами-то шел домой, сустрелся ему лесной старичок, — на нем шляпа деревянной коры, в руках лукошко. «Не противься, — говорит старичок. — Распусти всю армию, не делай зла себе, а лучше сапоги шей!» — «Нет, — отвечает, — буду башню строить». «Так ведь туда и другие дороги есть!» — старичок говорит. — «Вырасти хочу!» — отвечает Калафат. — «Так ведь уж и так велик. Сказывали, будто воробей у тебя до десяти фунтов распух?..» — «Это еще что! — Калафат похвалился. — У меня вошь и та до пяти фунтов дошла!» Старичок засмеялся: «Зачем же тебе расти, коли и вошь рядом с тобой растет. Ты — с гору, а вошь — с полгоры. Еще более будет она тебя глодать!» Отвернулся Калафат от старичка, — еометрии-де не знает.
И вот тогда все пухнуть стало! Люди пухли силой да яростью, дерево — гордыней, что земное, ночь вдвое против дня распухла, — растет Калафатова башня. Под самые небеса ушла. Двадцать годов строил! Ему — двадцать годов, нам — двадцать веков. Год нужен ее кругом обойти. Тучи об нее бьются и ручьями вниз по стенке бегут. Тут раз приходит старший каменщик: «Некуда больше, — говорит. — Уперлись. И довольно сыро… Жулики уж пытаются первыми взлезть!» А это и верно, — пока строили башню, уйма жулья развелось, — на каждый кирпич по жулику.
