Он любил слушать рассказы Кларис о своей матери, как она водила её маленькой в церковь или в кино: "Когда Люсиль была ещё в том же возрасте, в каком ты сейчас".
Джими с жадностью впитывал рассказы бабушки и про её детство, когда сама бабушка была тоже маленькой девочкой.
Я думал, что Джимми — мой отец
С тех пор как Люсиль родила Джими, жизнь её пошатнулась. Здоровьем она была с детства хрупким и болезненно эмоциональным и всё ждала, когда же она "вырастет" как её старшие сёстры. Люсиль не могла работать физически, как того требовала жизнь в Сиэтле, где вообще найти работу, которая могла бы прокормить, уже было целом событием. Она пробовала работать официанткой, но и подносы с едой и напитками, которые ей приходилось разность по залу, пробираясь через лабиринты столов и стульев, оказывались слишком тяжёлыми для неё. Миловидная и хорошенькая Люсиль не испытывала недостатка внимания мужчин, наперебой приглашающих её потанцевать и выпить с ними, а найти подходящее заведение в Центральном районе не представляло никакой трудности, музыки же всегда было вдоволь на Джаксон–Стрит. Люсиль была не особенно разборчива в мужчинах, они появлялись и исчезали на её пути, повторяя избитую фразу "забудь о семье, давай повеселимся".
Её мать и её сестра Долорес испытывали всё возрастающее беспокойство по поводу Люсиль и сколько могли, старались помочь ей.
— Когда меня они брали в церковь, бабушка всегда молилась за всех кого любила, в особенности за мою маму, — вспоминал Джими.
Чаще, чем видел свою мать, он слышал от отца о ней плохое — то она напилась, то ещё хуже. Он плакал в кровати, и прятался в шкафу, чтобы никого не видеть, и отчаянный страх за Люсиль путал его мысли. Ярки ещё были воспоминания о времени проведённом вместе и нервы его гудели: "С моей мамой всё будет хорошо, и она больше не будет пить".
Несмотря на то, что Джимми посещал этнически смешанную школу и что в Центральном районе располагался Йеслер–Террас, один из первых народных проектов в Америке с интегрированным населением, в Сиэтле в целом, как и всех городах Америки периода 40–х и 50–х годов, жизнь была изуродована расистскими законами. Юный Джимми не только знал слово "нигер", но именно так к нему обращались бесчисленное число раз. Но благодаря своему характеру, он на это только пожимал плечами. И хотя педагоги отмечали "у мальчика яркий интерес к искусствам", из–за своей медлительности он оставался среди посредственных учеников.
