Пёс | страница 97
Вадим соскочил со стола, прошелся по комнате. На стуле около кровати Лира он увидел запечатанный конверт с австрийской маркой и прочел на нем свое имя. Письмо было от Мыши, она писала старательным ясным почерком, что все у них по-прежнему, что они беспокоятся о Вадиме, что Захар собирается в Мюнхен с какими-то ребятами посмотреть пинакотеку, и это тоже беспокоит Мышу, потому что документы Захара не совсем в порядке… Вена, еврейские эмигранты, грустный Лысач на аэродроме.
Прочитав письмо, Вадим сложил его и сунул в карман, набитый банными буклетами. Подумал, вытащил буклеты, развернул их пестрым веером и легко выпустил в открытое окно.
Потом взял машинку, сбежал с лестницы и, подойдя к телефону-автомату, набрал номер Шмулика.
Вот так и выходит: он, Вадим, в Иерусалим, а Захар — в Мюнхен.
7
ЗАХАР. ЗЕЛЕНАЯ ДЫМКА
Мыша беспокоилась: Захару с его документами надо бы сидеть в Вене и не ездить ни в какой Мюнхен. Да и Захар вначале отмахивался от поездки: какой там Мюнхен, не пропустят через границу. Но — не сильно отмахивался.
Поездку затеяли трое парней — еврейские эмигранты, получившие уже право на жительство в Австрии и пригласившие Захара проехаться до Мюнхена и обратно в их машине. Машина была с австрийским номером, такие машины тысячами ходили ежедневно через немецкую границу без всякой проверки. Так что никакого риска нет, одно только развлечение. Сколько, действительно, можно сидеть в этой Вене, под боком у настоящей Европы!
— Никакого риска нет! — уговаривал и убеждал Захар Мышу. — Мне бы пинакотеку посмотреть… И ребята симпатичные, знают Германию.
— По-моему, они жулики, Захар, — сомневалась Мыша. — Ведь ты бы их даже домой к нам не позвал, если б не эта поездка.
— Это верно, — соглашался Захар. — Но пинакотека… И, потом, какой им смысл тащить меня с собой? Это, мне кажется, просто по-приятельски, им ведь от меня никакого проку.
Вздыхая, Мыша соглашалась, что жуликам от Захара никакого проку быть не может. А Захар уже видел себя в Мюнхене, в загадочной Баварии с ее доброй и дурной славой, с ее пинакотекой и неукоснительным, немного пугающим порядком. Ему хотелось на день-другой оттянуть отъезд, а потом поскорей вернуться в Вену, домой. Вырваться, окунуться с головой в нечто запретное, золотисто-вязкое — и бегом назад, в хрупкую кухоньку, как бы прилепившуюся к отвесной скале.
Да и в запретное ли? Ну, остановят его, в крайнем случае, на границе, ну, отправят обратно — вот и весь запрет. Документы? Но вот же ребята говорят, что и до получения документов они сколько раз ездили в Германию — и хоть бы что. Это ведь подумать только — Мюнхен под боком, и лето, и красота какая, наверно, по дороге. Все уже перебывали в Мюнхене, за границей, буквально все, один Захар не был… Коротко говоря, Захар Артемьев отбился от собственных ненастойчивых возражений и решился ехать. Ехать решено было на два-три дня, не больше, ночевать у каких-то знакомых хозяина машины, Додика, парня оборотистого, хотя и совершенно непросвещенного. Глядя на ровно веселого, ни при каких обстоятельствах не унывающего Додика, который, по его собственным забавным рассказам, из семи вод умудрялся выйти сухим, Захар умильно рассуждал о том, что вовсе и ненадобно всем на свете людям травить душу высокими сомнениями. Большинству, может, и не надо, как они, впрочем, и поступают. Сомневающийся в чем-либо Додик не стал бы лучше — но стал бы, несомненно, несчастнее. То же можно было сказать и о его товарищах — Вите и Толике. Разговаривая с ними о ценах на подержаные машины и о партии каких-то застежек к фальшивым цепочкам, Захар испытывал чувство бездумной хмельной бесшабашности, оставлявшей, правда, чуть горьковатый осадок. Содержание этих разговоров он никогда не пересказывал Мыше.
