После ванны Франсин сказала Артуру, что приготовила для него сюрприз. Она вытерла его полотенцем и уложила на кровать. Крепко завязала ему глаза галстуком.
Когда первая капля горячего воска упала на его волосатую грудь, он взвизгнул.
12
Назад ехали в мужской тишине: напряженной, тупой, одинокой. За окном со стороны Артура три примыкающих друг к другу кладбища делили один зеленый простор цвета гольф-поля, сокрытый от любопытных взглядов кустами, телефонными столбами, бессмысленными знаками («), поваленными линиями электропередачи. В Миссури сельская местность начинается сразу — даже не надо выезжать из пригорода, думал Итан, глядя прямо перед собой, дабы соблюсти первое правило мужской тишины: не смотреть на собеседника.
Артур не выдержал:
— Неплохая постановка.
Итан кивнул:
— М-м.
— Такая… со вкусом.
— Угу.
Молчание, как известно, — рассадник печали. Оглянуться не успеешь, как в голову начинают лезть воспоминания, но пока Итан думал лишь о зрелище, которое только что предстало его глазам. Охота, чародей, птицы, роковой прыжок. За окном проплывали пустующие, не по разу заложенные фермы на склоне холма.
— Ну?.. — сказал Артур. — Что думаешь?
— Что думаю?..
— Да.
— Об умсловской постановке «Лебединого озера»?
— Да.
Итан потрясенно покачал головой:
— Да ничего не думаю. Что это было?
— Ну да, малость переборщили…
— Нет, я не про то… Пап. Зачем мы вообще пошли на балет?
Артур кашлянул:
— Я думал, тебе понравится.
— Балет?
— Ну да.
— Это твое новое увлечение, что ли?
— Нет.
— Тогда зачем мы два с половиной часа его смотрели?
— Я хотел тебя порадовать.
— Меня?
— Ну да.
— Не понимаю.
— Хочу, чтобы мы стали ближе. Вот. Демонстрирую свой интерес.
— Интерес ко мне?.. — недоумевал Итан. — Но почему ты…
Внезапно его осенило.
Итан рассмеялся.
У его смеха не было исходной точки и не было особого повода. Тем не менее он сотрясал все его тело, каждый орган, задевал каждую струнку.
Артур напрягся:
— Что? Что тут смешного?
Итан попытался ответить, но его смех был замкнутой системой. Сплошная обратная связь. Он питал сам себя и полностью забивал речь.
— В чем дело?
Нет, ответить не было никакой возможности. Итана сотрясали спазмы могучего хохота, который не имел отношения к языку и речи и уже полностью оторвался от своего источника: то был акусматический смех, солипсический, нескромный, нецивилизованный.
— Да что смешного?! — рявкнул Артур.
Что смешного? Что смешного?! Да вот что: хотя кабинет Артура находился в одном крыле с факультетом гендерологии, и уж к этому времени он должен был понять разницу между полом и гендером, уяснить, что такое навязанные обществом стандарты красоты — нормативные фантазмы, понуждающие людей к обоюдонеприятному соитию, — несмотря на знакомство с теорией гомосексуализма, Артур совершенно не понимал гомосексуалистов. В грандиозном приступе смеха Итан осознал, что отец не понимал
