— Да?
— Ну, ты сказал, что на нем был невидимый костюм, и никто его не видел. И все же тебе сразу удалось застрелить его. Как?
Фип покраснел.
— Не люблю говорить точно, — признался он. — Но упомяну, что у меня возникли подозрения в ту ночь, когда Футци околачивался поблизости, желая заполучить костюм. Я решаю придумать, как сделать костюм менее незаметным, на случай, если его будет носить кто-то другой. Так я и сделал, и в результате, когда Футци надел его, он дает мне цель, которую сам не заметил, ведь он торопится надеть его.
— Какую цель? — настаивал я.
— Отказываюсь говорить, — ухмыльнулся Фип. — Все, что я могу сказать, это то, что перед тем, как запереть невидимый костюм на ночь, я взял ножницы и вырезаю большую дыру в седалище невидимых штанов.
Сын ведьмы
(Son of a Witch, 1942)
Когда Левша Фип подошел к моему столику в заведении Джека, я вскочил на ноги, задыхаясь от несварения.
— Позволь мне смахнуть это с тебя, — сказал я. — Нервы этих неосторожных официантов заставляют их проливать подносы, полные китайского рагу на костюм.
Брови Фипа поднялись и закружились над его худым, угрюмым лицом. Его рука жестом пригласил меня обратно на мое место.
— Никто не пролил на меня китайское рагу, — поправил он. — Это не овощи — это ткань моего костюма.
Я взглянул еще раз. То, что я увидел на костюме Фипа, было больше похоже на вязь, чем на плетение. Ткань его костюма диссонировала разноцветными вставками. Когда Фип сел, я покачал головой.
— Не понимаю тебя, Левша, — пробормотал я. — Эта кричащая одежда, которую ты носишь — у тебя такие предпочтения в цвете! Ты когда-нибудь носишь что-нибудь спокойное?
— Конечно, — огрызнулся Фип. — Наушники.
— Я имею в виду, почему эти ужасные узоры и цветовые сочетания? Разве ты не любишь красоту?
— Конечно. Мне нравятся блондинки.
— Нет, — поспешно поправился я. — Я говорю об эстетике.
— Эстетика? У меня была эстетика в прошлом году, когда мне выдернули миндалины.
— Это анестезия, — сказал я ему. — А тебе не нравятся мягкие пастельные оттенки на картинах и гобеленах? Разве тебе не нравится спокойное богатство, скажем, прекрасного восточного ковра?
— Ковры! — прорычал Левша Фип.
— Но ты не…
— Ковры! — взвыл Фип. — Жуки на коврах!
— В чем дело, чувак? Я только спросил, любишь ли ты ковры.
Брови Фипа ощетинились, как две зубные щетки. Он наклонился еще ближе и проговорил сквозь сжатые губы:
— Ковры для кружек, головорезов и слизняков, — проскрежетал он. — У меня дома на полу только плитка, линолеум или пустые бутылки из-под джина. Ковры никогда!
