— Я понял.
— Как и гестапо. Каждый вечер я играю по радио, спрятавшись. И каждую ночь они охотятся за мной за мои выступления. Потому что крысы и мыши выходят и грызут. Наконец-то — как это сказать? — стало жарко. Я должен тайком выбраться из страны. И теперь, даже здесь, у них есть приказ найти меня и вернуть.
Теперь они знают. Последнее замечание — громкий чих. Очень холодно, и Пфайффер дрожит. Я тоже, но не от холода. Мне достаточно взглянуть на пуленепробиваемого пилота, чтобы начать дрожать.
— Ты действительно можешь заставить крыс буйствовать из-за своей музыки? — шепчу я.
— Это так. Музыка имеет прелести — апчхи!
Я сижу и думаю о том, в какой дурацкий переплет попал, но ненадолго.
Потому что мы начинаем спускаться. Самолет переворачивается, я смотрю в иллюминатор и вижу, как мы мчимся вниз, в темноту. Ни света, ничего. Поначалу мне кажется, что мы сходим с ума, но пилот по-прежнему сидит очень спокойно. И вдруг я вижу, как вспыхивает сигнальная ракета, и она висит в воздухе, пока мы приземляемся. Мы выруливаем на проселок, почти в гущу деревьев, и я оглядываюсь. Все, что я вижу снаружи, — это лес и какие-то участки снега.
— Канада, хорошо, — шепчу я Пфайфферу, пока пилоты выходят. — Должно быть, еще одно убежище.
Это оказалось хорошей догадкой. Потому что пилот подходит к задней двери, открывает ее и отпускает наши ноги. Впервые я вижу его бородатую физиономию, и только мать Карлоффа могла бы ее полюбить.
— Раус! — говорит он, любезно вытаскивая нас с Пфайффером за шиворот. — В каюту — марш!
И он тянет нас по земле к маленькой хижине, одиноко стоящей посреди дикой природы. Дверь открыта, и мы входим внутрь, Пфайффер чихает впереди меня. Мне не нравится бородатый канюк, но я в любой момент могу принять его за сокамерника, а не за личность, поджидающую нас в каюте. Он сидит за маленьким столиком и, когда мы входим, машет нам рукой с улыбкой и большим черным «Люгером». Это старый персонаж, но возраст не делает его более безвредным, чем многие другие старые вещи, такие как тигры. У него большой клюв — нос, который он направляет на нас, как «Люгер», а за ним — два красных глаза, которые пронзают мой череп насквозь.
— Итак, — говорит он бороде. — Ты привел гостей, Хейн?
— Йа, — мотает тот бородой, поднимая руку, как будто хочет выйти из комнаты. — Хайль Гитлер.
И встает по стойке смирно.
— Хорошо, хорошо. Это Пфайффер. А другой, что за мусор?
Я не знаю, кого он имеет в виду, но догадываюсь. То, как он меня называет, вполне уместно, потому что я выгляжу так, будто нахожусь в полном дерьме.
