Усталость дня сказалась теперь. После боя удалось только прилечь часа на два прямо на траве в ожидании, приказания о перемене позиции, но даже заснуть не удалось, как следует: мозг воспаленный, измученный переживаниями дня, лихорадочно работал, воспроизводя картины, действительно пережитые и ужасные, кошмарные, фантастические…
А после снова пришлось встать, идти вместе с батальоном по полю вспаханному и изрытому, утомлявшему немилосердно ноги, до нового бивуака, и только успели снять амуницию и составить ружье, как полковник послал проверить посты и секреты.
Когда вышли, была уже совсем ночь лунная и холодная.
III
Сормин внезапно остановился… Его темная, неуклюжая фигура наклонилась над землей и подняла что-то, что именно мы сразу не могли разобрать…
— Никак фуражка ваше бл-дие, — произнес он, протягивая нам действительно австрийское кепи, опоясанное золотым галуном.
«Как оно могло сюда попасть?» — задали мы сами себе безмолвный вопрос, неприятель на этом берегу не был и не мог быть, а тем более не могло оказаться в этих кустарниках австрийское кепи?
Это было необъяснимо…
Кепи было офицерское с золотой узенькой каемкой крутом, с клеймом «Вена», и буквами I. Ф. на околыше.
Мы все трое долго шарили в кустах, вокруг этого места, обыскивали все углубления и черные чащи, но не нашли и признака неприятеля…
— Одно, разве, что с аэроплана уронил! — проворчал недовольно Сормин и нас мгновенно осенила мысль: конечно, кэпи упало с пролетевшего над рекой и над нашими позициями аэроплана!..
Все тревожные сомнения вмиг рассеялись, стало даже смешно, когда представили себе офицера австрийского генерального штаба, с которого ледяные порывы ветра сорвали головной убор и насмешливо бросили в самый центр неприятельского расположения…
Но Сормин уже шагал дальше!..
Справа и слева обступавшие нас кусты, делались все выше и выше, все теснее и гуще наступали черные стены ветвей, а тропинка между тем начала круто спускаться вниз к реке…
Сквозь сучья уже блеснуло ее черное зеркало, кажущееся сперва неподвижным, но на самом деле быстро несущееся мимо безмолвных берегов; мы миновали последние кустарники и вышли на узкую полосу прибрежного песка…
Невдалеке располагался первый пост.
Часовой и подчасок сидели у самого берега, как-то странно сжавшиеся, словно охватив колени руками; около них торчали штыки винтовок; оба они слились в одно пятно и не различались на фоне берега и кустов.
Сормин хотел было их окрикнуть, но, вероятно, заслышав хрустение песку под нашими ногами, оба солдата вдруг вскочили — сделались неподвижные, как две черные статуи, у самой воды, пока мы не прошли мимо…
