- Для размышлений, - предложил ей Расмуссен, расположив их в свободном порядке. Потом Герда разослала приглашения каждому европейскому редактору из списка Эйнара, с которыми он сотрудничал на протяжении многих лет. В приглашениях были важные вступительные слова Герды и изложеные проблемы. Приглашение получилось хвастливым, но по настоянию Эйнара Герда оставила все как есть.
- То, что нужно, - заключила она, и собственноручно доставила приглашения в офис “Берлингс Таймс”, “Натиональтиденде” и “Политикен”*, в котором с ее насмешкой проводил клерк с маленькой седой головой.
Картины Герды были большими, и к тому же, блестящими. Она покрывала их лаком. Они были настолько блестящими, что их можно было чистить, словно окна. Немногие критики, которые пришли в галерею, ходили вокруг стульев с красными подушками и ели медовые крекеры, которые Герда поставила в серебряном блюде. Она следила за критиками, чьи маленькие блокноты оставались открытыми и волнующе пустыми.
- Это Анна Фонсмарк. Вы знаете, меццо-сопрано, - говорила Герда, - с ней столько проблем, когда она позирует...
Или:
- Это скорняжник короля. Вы обратили внимание на венок из норок в углу, символизирующий его торговлю?
Она говорила все это, и тут же жалела об этом. Тупость ее комментариев звенела в воздухе, словно это был второй слой лака на картинах. Герда думала о том, что сказала бы обо всем этом ее мать, и краснела, но иногда в Герде появлялось слишком много энергии, которая словно жидкость перетекала вверх-вниз по ее позвоночнику.
Герда вынуждена была признаться самой себе, что некоторые критики пришли только потому, что она - жена Эйнара.
- Эта выставка и Эйнара тоже? - спрашивали некоторые из них, - когда мы можем ожидать его следующую выставку?
Один из критиков пришел потому, что Герда была калифорнийкой. Он надеялся услышать о пленэре художников, работавших там, словно Герда могла что-то знать о бородатых мужчинах, смешивающих краски в поразительном свете лагуны Нигель.
В период сильной жары, который совпал с выставкой Герды, в галерее Кристалгад было тесно и пахло сырами из магазина по соседству. Герда была обеспокоена тем, что запах “фонтина” обоснуется на ее холстах, но Эйнар сказал, что это невозможно из-за слоя лака.
- Они непроницаемы, - заметил он, глядя на ее картины, которые отдавали эхом, словно колеблющаяся летучая мышь.
На следующий день, вернувшись в квартиру, Герда обнаружила Лили, вязавшую крючком сетку для волос. Спицы лежали у нее на коленях. Ни Эйнар, ни Герда ни разу не обсуждали происшествие с окровавленным носом Лили на балу художников. Но примерно через месяц после этого, в пору вспышки жары в течении трех дней в июле, нос Лили стал кровоточить снова. Эйнар утверждал, что беспокоиться не о чем, но Герда волновалась за него, словно мать за больного сына.
