Робин поделился со мной своим впечатлением:
— Прежде я никогда не видел Джими. Я всегда избегал его, потому что чувствовал, если увижу его игру, то никогда больше не возьму в руки свою гитару. Я понимал, что это было бы сродни «забудь», понимаешь? Так и случилось: я увидел и понял «забыть». Я был в ауте пару месяцев, тем более что его не стало через неделю. Всё это потрясло меня.
— А тогда, в Берлине, это был странный концерт. Сначала мы (Procol Harum), затем Консервированная жара, потом 10 лет спустя, под самый конец — Джими. С самого начала народ стал надираться и надирался всё больше и больше и больше. И, к тому времени как на сцену поднялся Джими, уже не перед кем было играть — все уже ни во что не врубались. Думаю, они всё равно не поняли бы, знаешь, я имею в виду, я бы и сотой доли не смог бы сделать, что он делал, а ведь я музыкант и считаюсь неплохим гитаристом, так что представь, это всё им было не под силу.
— Я был в шоке от публики. Да и группа играла не вместе, но он, истинный маэстро, такого я никогда не вдел, настоящий маэстро инструмента. Только из–за одного этого, думаю, он мог бы не играть так сильно перед какими–то опущенными.
— Как бы там ни было, я зашёл к нему в артистическую, когда он кончил, что я собирался ему сказать? я вообще колебался, заходить, или нет, но, скорее ворвавшись, чем войдя в артистическую, выпалил: «Е-е! Я только сказать, это лучшее, что я видел за свою жизнь», — а ведь это так и было. «О, спасибо, но не сейчас», — услышал я в ответ и выскочил наружу.
— Это был первый и последний раз, как я видел его. Я не думаю, что когда–нибудь он решил бы остановиться. Возможно, те люди, с которыми он играл, не были ему равны. Я только говорю, возможно, и эта возможность исходила из того, что с ними он не достигал лучшего качества. Он был слишком далеко впереди. Тогда, в Берлине, я смотрел во все глаза и старался понять, как он это делает, я же стоял совсем рядом на краю сцены и мне было всё хорошо видно, но, чёрт побери, как? Я только понимал, что он делает, но как? За всю жизнь не видел такого инструменталиста, о котором мог бы сказать подобное. Пару месяцев я был сам не свой, я продолжал играть, но моё сердце, оно было где–то далеко. Манера игры, она была не моя, это была его манера игры.
Последний концерт этих коротких гастролей должен был состояться в Роттердаме 14 сентября, но был отменён. У Билли Кокса произошёл нервный срыв и Джими решил, что лучшее, что можно было сделать в этом случае, отправить его домой в Штаты. Итак, Билли Кокс улетел в Америку, а Джими самолётом вернулся в Англию, в свой последний раз.
