Дианин новый муж, Джек, — приятной наружности 23–летний сынок преуспевающей в Беверли–Хиллз семьи. Я почти ничего про него не знала, кроме того, что он ездил на необычной английской спортивной машине, которую называл Доретти и работал продавцом в автомобильной фирме в Беверли–Хиллз, принадлежащей его отцу. Думаю, ещё он приторговывал марихуаной. У него были все повадки битника, и только такого безрассудного человека могло привлечь Дианино опасное пламя. Моя мать настаивала, чтобы я обращалась к нему не иначе, как дядя Папа, но было что–то зловещее в этом титуле, что застревало каждый раз в моём горле гримасой омерзения. Я едва знала этого мужчину; и он никак не мог быть моим дядей, и тем более моим папой. Я закрывала глаза и представляла себя невидимкой, говорящей на выдуманном языке.
Я всего семь лет на этой планете, а уже успела пожить в шести различных окружениях и… приобрести двух отцов. Сначала был невероятный хаос в доме моего сперменного отца на Озета—Террас, затем пансион мертвенно–бледной миссис Марч. Мои долгие страдания у Дианы на Холмах и кратковременное пребывание у чокнутых старух–нянек из Долины. МакКларен–Холл был для меня, по крайней мере, наиболее комфортабельным, но первой моей настоящей семьёй стали Мими и Эл. Ну а теперь вот, у меня появился новый дядя, а я оказалась ответственной за судьбу моего младшего братика.
Я быстро научилась менять памперсы, стерилизовать бутылочки и кормить малыша. За исключением обычных забот, Диана с дядей Папой проявляли любовь к своему сыну очень странным способом: они ворковали над ним, мурлыкали и щипали маленького Скота за пухлые щёчки, и редко уходили, не взяв его с собой. Что касается меня, я была для них далёким прошлым. Мама едва догадывалась о моём присутствии и кормила меня исключительно редко. Дядя Папа был добрее ко мне, но никогда не вставал на мою защиту. Когда она засыпала, я кормилась из сахарницы, но старалась не бать слишком много, чтобы она ничего не заметила. Она снова стала привязывать меня к стулу или запирать в спальне, уходя из дома. Моё одиночество разделяла со мной моя кукла с выцветшими каштановыми кудрями и со всё понимающими кукольными глазами.
— Когда я вырасту, — часто говорила я ей, — и у меня родится ребёнок, я буду хорошо заботиться о нём.
Кукла внимательно смотрела мне в глаза, как если бы понимала каждое моё слово. Я полностью была уверена, что она слышит меня, но по какому–то секретному кукольному уговору ей было запрещено разговаривать со своей хозяйкой.
