Целый день томимся в ожидании.
Наконец в десятом часу вечера трогаемся, и сразу все становится ясно. Нас везут на северо-запад, под Старую Руссу.
— Теперь уже недолго ждать, — расхаживая по вагону, рассуждает смуглый круглолицый майор Алешин, начальник связи дивизии, — часа через два начнем разгружаться.
— Конечно, не в Руссе: она занята противником,— говорит высокий и стройный майор Носков — начальник штаба артиллерии, задумчиво глядя в темное окно.
— Поживем — увидим,— откликается из соседнею купе полковник Иноходов — начарт нашей дивизии — и тут же запевает могучим басом:
Вот мчится тройка почтовая,
По Волге-матушке зимой...
Дородной фигуре начарта соответствует его внушительный голос, которым он гордится.
В пути Иноходов частенько будил нас своими любимыми ариями. «Ни сна, ни отдыха измученной душе», — начинал он с утра, — и вагон оживал.
Песню, начатую Иноходовым, дружно подхватывают. За этой песней, широкой, раздольной, следуют новые. Каждый поет и думает о скорой высадке и предстоящих боях. Поют и в других вагонах.
Не поет только наше купе. Вместе со мной едут комиссар дивизии — полковой комиссар Василии Дмитриевич Шабанов и начальник штаба — майор Григории Иванович Секарев.
Мы озабочены, кажется, больше, чем другие.
— Где-то сейчас наши эшелоны? — говорит Секарев, глубоко вздыхая.
— Не скоро, видно, соберутся они вместе, — откликается Шабанов и, обратившись ко мне, спрашивает: — Павел Григорьевич, как считаешь, где нас высадят?
— Трудно сказать, — отвечаю я. — Одно ясно: далеко не повезут.
— Скорей бы! Ждать и нагонять хуже всего. — говорит Секарев.
К полуночи эшелон прибыл на станцию Валдай. Началась разгрузка.
Сеет мелкий дождик. Над землей поднимается такой густой туман, что в пяти — шести шагах ничего не видно. Гудит голосами платформа. Один из водителей пытается включить фару, чтобы хоть чуть-чуть осветить то место, где нужно поставить машину. Вспыхивает свет и сейчас же разлается ругань, слышится звон разбитого стекла. Опять наступает мрак.
— Товарищ Черепанов! Сбегайте, узнайте, в чем там дело, и приведите того, кто бьет фары, — говорю я своему адъютанту.
— Есть! — отвечает лейтенант и мгновенно исчезает в темноте.
Через несколько минут — передо мной командир роты нашего батальона связи и незнакомый лейтенант, называющий себя представителем военного коменданта станции.
— Это бы стекла бьете? — спрашиваю я у лейтенанта.
— Товарищ полковник, я вас разыскивал, — оправдывается он, — а на фару нарвался случайно... Нельзя нарушать светомаскировку.
