Как бы мне ни нравился Карл Перкинс и вопреки моим проблемам с Берри, было нечто, что очень меня смущало: они едва общались между собой. Невинный английский паренёк, каким я был, никак не мог понять, почему два замечательных музыканта из Штатов, путешествующих и выступающих практически вместе, не смогли наладить отношения за все эти годы. Во–первых, я отнёс это к заносчивости Берри, которую я испытал на себе, но однажды, когда Берри сел в самом конце автобуса, а Карл, заметив это, сел в начале, я не выдержал и спросил Перкинса, что он думает обо всём этом. Не в ссоре ли они? Не услышу ли я какую–нибудь новую историю, связанную с этими именами, вроде тех, которые я уже читал несколькими месяцами ранее в разных журналах и газетах?
— Он же чёрный, сынок.
Это был ответ, какого я совсем не ожидал, что и прочёл Карл на моём лице.
— Таппи, — произнёс он, понизив голос, — у меня нет никаких предубеждений против чёрных, тем более против чёрных музыкантов. Чёрт побери, мне она нравится, музыка чёрных, но если дома узнают, что я общался с чёрным, даже если этот чёрный был самим Чаком Берри, они разобьют все окна в моём доме. И моя семья будет полностью изгнана из нашего района. Мне нужно думать о своей семье.
Понять я ничего не мог. Эта была моя первая встреча с проявлениями расизма и исходила она от человека, которого я полюбил и которому доверял. Но Карл не был расистом; он был просто человеком, который изо всех сил старался в стране полной предубеждений просто защитить своих домочадцев. Неужели Америка шестидесятых была так далеко от Англии шестидесятых? Оглядываясь назад, понимаешь, что так оно и было, но даже тогда, я был рад, что родился англичанином.
Вы спросите меня, а как же Звери, ведь это и их были первые гастроли? Они не испытали такого разочарования, какое выпало на долю Swinging Blue Jeans, и наладили отличный контакт с толпой. Овациями, как и ожидалось, была встречена Baby, Let Me Take You Home, но в истинный шок повергла публику небольшая американская народная песенка XVIII столетия об одном публичном доме, The House of the Rising Sun.
— Перерыв, парни, — объявил Микки Мост, покидая студию Кингсвей. — Вернусь буквально через пару минут.
Передышка. Хилтон развалился прямо передо мной, сигарета в углу рта, да и гитара всё ещё висит на ремне. Звери здорово поработали на гастролях Чак Берри. Мы прибыли в студию сразу после последнего концерта; сначала поездом до Лондона со всем нашим оборудованием, там наняли носильщика и прямиком в студию. На это ушла уйма времени, но группа была уже почти на финише, записав все дороги для своей первой долгоиграющей пластинки. Только подумать! Одним ранним утром все эти знаменитые номера вышли из тёмного подполья, студии, спрятавшейся в самой глубине под банком Мидленд в Кингсвее. На студии стоял плёночный четырёхдорожник, прадедушка нынешних цифровых монсторв–стодорожечников. Я часто вставал на своё старое место, вспоминая времена Диких Котов, с ритм–гитарой в руках, отпуская Хилтона сконцентрироваться только на ведущем мотиве. Но сейчас был перерыв, несколько дополнительных минут отдыха, перед тем как вернётся Микки, оттуда, куда он направился по неотложным делам. Эрик молчал, поглядывая, как Хилтон лениво перебирает струны, а из под его пальцев вырывались до боли знакомые ноты.
