— Только ничего не рассказывай Крисси, дружище, не рассказывай Крисси.
Он боялся, что я ненароком обмолвлюсь Крисси Шримпсон, что видел его с новой цыпочкой. Я понимал его нетерпение, так как за нами следовала толпа фотографов, а мы пытались поймать такси, но все проезжали мимо. Вдруг остановилась полицейская машина и перед нами вырос коп, вооружённый своей дубинкой.
— Ну вот, проблемы, — с беспокойством выдохнул Мик.
— Эй, вы двое, подойдите–ка, — сказал и полез в задний карман.
Я подумал, что сейчас вытащит жевательную резинку, но в руках у него оказался блокнот.
— Быстренько, вы двое, чиркните здесь. Если я расскажу своей жене, что упустил вас, она меня убьёт.
Мы с Миком не возражали.
— Большое спасибо, — бросил нам коп, нырнув обратно в свою патрульную машину.
— Ну, он мог бы подбросить нас до Деревни, говнюк, — выругался Мик.
То было время, когда я впервые был поражён волшебством одного джазмена, Роланда Кирка. Мы тогда на две недели застряли с концертами в Бёрдленде. У меня уже была завидная коллекция его пластинок, и мне бы очень хотелось увидеть этого человека во плоти. В живую его, оказалось, сравнивать было не с кем. Его ощущение ритма было нереальным. Кирк — слепой, и он играл одновременно на трёх инструментах. Он также пел с госпел–хором и был непревзойдённым профессионалом, владея удивительной техникой, позволяющей играть соло, не прерываясь на дыхание. Он был настоящим гуру чёрной Америки.
Когда я впервые увидел его на сцене, он напомнил мне взлохмаченного японского воина, всего обвешенного сверкающими серебром и полированной медью инструментами, похожими на кинжалы и короткие самурайские мечи. Кроме того, он был обвешан проводами, звукоснимателями, миниатюрными диктофонами, всё это было подключено к усилителям и эхо–примочкам. Он был, как он сам себя называл, «Звучащим деревом».
Один чёрный журналист из журнала Тайм нашёл меня в гостинице Горхем. До него дошли слухи, что какой–то белый ансамбль играл в Аполло, и ему стало интересно узнать, почему мне это было интересно. Состоялся забавный разговор, в конце которого он предложил отвезти меня в гарлемскую церковь Отца Грейса, которая примыкала с тыльной стороны к Аполло, и оказывалась таким образом внутренним нефом закулис театра. Она действовала с двадцатых годов и являлась в стране самой большой церковью для чёрных. Репутация Отца Грейса была невероятно высокой.
Он никогда не стриг ни своих волос, ни ногтей на пальцах и однажды потребовал, чтобы впредь его паства собиралась справа от окна и молилась на мозаичном полу, доказывая ему свою любовь. Не так уж много белых побывали в этом месте, куда он меня пригласил. Я поверил ему. Но он мне вдруг протягивает пропуск за кулисы.
