— Так, ладно, это полиция, никому не двигаться, — прокричал он фальцетом.
Джон отнял у него микрофон и начал, подражая раста–английскому, запел рифмову:
— Хладнокровие, ребятки, избавьтесь от дерьма, съешьте его до последней крошки.
Но тут в клуб волной хлынули полицейские в форме, а сержант с красной шеей и вздутыми синеватыми венами на висках закричал:
— Эй, ты, пошёл прочь со сцены, а вы, чего? Вмёрзли в пол, что ли, тоже давайте сюда, — махнул он музыкантам Криса Фарлоу.
Баритон Ник с расширенными от травы зрачками затряс головой.
— Что за дерьмо, дружище, прямо на середине моего соло. Целый час ждал я его.
Молодого переодетого копа взбешённые ямайцы прижали к стене, в то время как остальные копы своими сапожищами стирали в пыль пурпуровые сердца, раскатившиеся по всему клубу. Белым налётом они осели на их синей униформе, и те закашлялись, стали чертыхаться и кричать. Джон продолжал свою речёвку, пока копы снимали его тело со сцены, вели к выходу и везли в участок.
А однажды в клуб послушать своего кумира, Ти–Боун Уолкера, пришёл Эрик Клаптон и стал наблюдать за ним из артистической.
Ти–Боун в отличие от всех великолепно технически играющих блюзы придерживался старой школы игры. К своей гитаре он прикрепил длиннющий телефонный провод, который позволял ему, играя, передвигаться среди слушателей, надолго и далеко отделяясь от своих музыкантов. Должно быть, кто–то из них дал знать Ти–Боуну, что пришёл Эрик Клаптон посмотреть его игру, потому что во время очередного соло Ти–Боун со сцены отправился прямо в артистическую. Спустившись, он, продолжая играть, прижал Эрика Клаптона к стене, гитарой показывая ему молчать, но губами посылая бедному Эрику, прижавшемуся от неожиданности и страха к стене, проклятия. Совершенно другую картину наблюдала оставшаяся в зале публика. Недоумевали, что происходит. Группа продолжала играть, а из динамиков лилось соло Ти–Боуна, причём шнур от его гитары уходил куда–то вниз. Знали бы они, что в этот самый момент он прижимает Эрика Клаптона гитарой к стене, а тот даже пикнуть не решается!
— Я — первый из всех, я — самый великий, усёк? Усёк, усёк?
В другой раз в том же Фламинго какая–то блондинка–стриптизёрша, помню, ворвалась за кулисы. На сцене Крис Фарлоу с головой ушёл в блюз, и скорбный вопль его гитары заставлял публику переживать вместе с ним. Они все были у него в руках. «Well, baby, baby please don't go». А в это время в артистической среди горы пурпуровых сердец, бутылок водки и банок фанты, мы надирались и всё более и более окосевали. А эта блондинка занялась, подстрекаемая Риком и Джоном, тем, что у неё лучше всего получается.
