Вдруг что–то возвращает меня на землю. несколько полицейских протискиваются через толпу. Косяк тут же слетает с моих губ. Кровь приливает к голове, представляю, как меня выводят отсюда, заставляют глотать такую одну чёртову штуку. А Эрик—Башка заходится от смеха.
— Всё хорошо, это друзья Билла.
Двое чёрных копов вырастают рядом с нами и Эрик передаёт им наш косяк.
— Премного благодарен, дружище, — говорит один из них, смачно затягиваясь.
Перекур на службе. Если рассказали бы, не поверил, но вот я здесь, стою рядом и ничего со мной не случается. Надо ковать, пока горячо. Подходит ко мне Ящерица и громким таким шёпотом, стараясь перекричать музыку, мне на ухо:
— Тебе обязательно надо в Лос—Анжелес, дружище, вот где всё. Ты можешь, конечно, застрять здесь, но тут слишком уж всё заурядно. Если тебя увлекает кино, дружище — там твоё место. Во Фриско хорошо побывать, но жить здесь, нет, упаси боже.
Куй, пока куётся. Посмотрим, как карта ляжет. Для меня не стала неожиданностью статья в журнале Life, напечатанная несколькими неделями ранее, где я прочёл о прогнозах «Смерти хиппи», имея в виду хиппи Хайт–Ашбери.
*
Моё первое жильё в Лос–Анжелесе — снятая комната в огромном старом Том–Миксе у самого подножия бульвара Лорел–Каньон. Дом облюбовали в основном недавно приехавшие в город, такие же как я, среди них оказался и Франк Заппа со всей своей командой Матерей. Прямо напротив, через улицу, стоял дом, некогда принадлежавший Гудини, знаменитому фокуснику. Люди говорят, существует подземный ход из его дома до самого Каньона. Вся округа эта вошла в историю кинематографа. Как мне там понравилось!
Том–микс–дом построен в стиле Дикого Запада. Он так велик, что я даже не видел всех обитателей, за исключением Матерей Изобретения, постоянно возившихся со своими харлеями у нас во дворе. Следующие несколько лет я провёл, мотаясь между Лос–Анжелесом и Лондоном. И пока я в Лос–Анжелесе, мой друг Пилюля присматривал за моим Долмени–Куртом.
За всё это время жену свою я видел лишь мельком. Но однажды в один из проморзглых дождливых вечеров Энджи нарисовалась у дверей моего лос–анжелесского дома. Ветер кружил и завывал — жил я на одной из самых высоких точек Каньона. По тротуару неслись потоки воды — с такой силой лил дождь. На Энджи был чёрный макинтош и совершенно мокрые джинсы.
— Привет, это Энджи. Я не одна, с другом.
Парень сделал шаг вперёд, на нём тоже был макинтош. Их обувь была мокрая насквозь. Совершенно очевидно, у них у обоих огромные неприятности — в Лос–Анжелесе никто не ходит пешком. Приглашаю их в дом, предлагаю горячего чаю. Никогда не видел Анджелу, такой уставшей, несчастной и измождённой.
