Он нанял лимузин. В лимузине быстро и не трясет, да и водитель поможет донести чемодан. Машина ему была нужна, пока он не найдет подходящий отель.
Водителем оказалась женщина, молодая блондинка, невысокая, полноватая, лет тридцати, с отличными белыми зубами, изящной шеей и быстрыми, расторопными движениями, как у вышколенного камердинера. В зеленой шерстяной форме, скроенной как костюм для верховой езды, и черных кожаных сапогах. Из-под фуражки свисала светлая коса.
— Саут-Сайд, больница «Биллингз». Я там пробуду около часа. Подождете меня.
— Хорошо, сэр.
Машина тронулась. Задом!
— Стоит ли мне отметить тот факт, что я ожидал мужчину, а не женщину?
— Как вам будет угодно, сэр, — сказала она с живым, звонким смешком.
— Это ваша подработка или основное занятие?
— Основное, основное занятие, так вот. А у вас какое?
Бойкая девица.
— У меня — порнография. Я издаю журнал, владею свингерским клубом и снимаю фильмы. Сюда я приехал на встречу с Хью Хефнером.
— Остановитесь в особняке «Плейбоя»?
— Меня от этого местечка тошнит. Меня не интересуют Хефнер и его окружение. Они для меня все равно что его журнал, — холод, скука и снобизм.
То, что он порнограф, нисколько ее не встревожило.
— Я верен простому человеку, — сообщил он ей. — Верен тем парням с улицы, с которыми я рос, верен парням, с которыми служил в торговом флоте. Вот почему я этим занимаюсь. А вот лицемерия я не выношу. Не выношу притворства. Отрицания того, что у людей есть члены. Несоответствия между той жизнью, что была у меня на улице: мы непрерывно говорили о сексе, дрочили, думали о женских письках, — и утверждениями, что так быть не должно. Как все это получить — вот в чем был для нас вопрос. Единственный вопрос. Самый главный вопрос. Таким он и остается. Это пугает, это важно, но стоит заговорить об этом вслух, и тебя называют чудовищем. Во всем этом есть что-то бесчеловечное, и этого я не выношу. Меня тошнит от лжи. Понимаете, о чем я?
— Думаю, да, сэр.
— Я вижу, что понимаете. Не понимали бы — не водили бы лимузин. Вы такая же, как я. Не ладится у меня с дисциплиной и авторитетами. Я не хочу, чтобы проводили границы, которые я не должен пересекать. Потому что я их пересеку. Мальчишкой я ввязывался в драку главным образом потому, что не хотел, чтобы мне говорили «нет». Я от этого бешусь. Бунтарь во мне говорит: да пошли они все, никто не смеет мне указывать, что делать.
— Да, сэр.
— Это не значит, что я противостою любому правилу просто потому, что это правило. К принуждениям я не прибегаю. Считаю отвратительным, когда эксплуатируют детей. Изнасилования никак не оправдываю. Когда ссут и срут — это тоже не по мне. В моем журнале есть истории, которые я считаю отвратительными. Рассказ «Бабушка-лизалка» мне гадок. Он пошлый и злобный, и мне он отвратителен. Но у меня отличные, талантливые сотрудники, и пока они ничего из себя не строят и выполняют свою работу, я разрешаю им делать все, что они хотят. Они либо свободны, либо несвободны. Но я не как Сульцбергер
