— Нет, я давно об этом думаю. Хочу быть акушером-гинекологом.
— В твоем-то возрасте? Правда? Тебе через десять лет пятьдесят. Извини, но это уже старость.
— А через шестьдесят лет мне будет сто. Тогда я и буду переживать из-за этого. Почему бы тебе ко мне не присоединиться? Тебе зачтут все то, что ты сдала в Финче. Будем вместе делать домашние задания.
— Ты хочешь написать статью об Израиле или нет?
— Нет. Я хочу забыть об Израиле. Я хочу забыть о евреях. Надо было забыть в тот день, когда я уехал из родительского дома. Стоит на публике достать из штанов свой член, и тут же примчится патрульная машина — но все это слишком уж долго тянется. Я думал, что нашел способ выкарабкаться из того, что держало меня в детстве, но оказалось, что я всего лишь продлил свое заключение — до сорока лет. Все, я сыт по горло писательством, и их руганью тоже сыт по горло. Бунт, подчинение — дисциплина, взрыв — запрет, сопротивление — обвинение, отрицание — неповиновение, стыд — нет, вся эта дурацкая чехарда была огромной ошибкой. Это не то место в жизни, которое я рассчитывал занять. Хочу быть акушером. С акушером никто не ругается. Даже акушер, который помог родиться Багси Сигалу[29], ложится спать с чистой совестью. Он принимает того, кто рождается, и все его обожают. Когда ребенок появляется на свет, никто не орет: «И это, по-вашему, ребенок? Никакой это не ребенок!» Нет, что акушер выдал, то они домой и несут. Благодарны ему за то, что он при этом присутствовал. Дайана, ты только представь себе этих младенчиков в первородной смазке, с узкими китайскими глазками, представь, как укрепляет дух то, что каждое утро ты видишь такое, а не вымучиваешь из себя еще две сомнительного качества страницы. Зачатие? Вынашивание плода? Тяжкие родовые муки? Это все удел матерей. А ты только моешь руки и ждешь, когда подхватить новорожденного. Двадцать лет в литературе — все, достаточно, вперед, к родовым каналам! К околоплодным водам, детскому месту, слизи. К чему-то конкретному. Никаких слов, только конкретика. К тому, что слово только замещает. Самый низкий из жанров — собственно жизнь. Черт возьми, ведь и впрямь — оглянуться не успею, как стукнет пятьдесят. Довольно слов! Скорее в родильную палату, пока еще не поздно. Головой в Великую клоаку, и все извержения — только оттуда. Бросай Финч, полетели в Чикаго! Будешь учиться в моей альма-матер.
— Если я брошу Финч, трастовый фонд откажет мне в деньгах. Да и не я тебе нужна. Тебе нужна нянька. Или гувернантка.
