— Так вы, — сказала она, слегка зардевшись от возбуждения, — известный человек, так ведь?
Он жестом показал, чтобы она положила газету рядом со снотворным. Посреди ночи — какой именно, он не помнил — он наконец взял оставленную газету и стал при свете ночника читать. Газета была сложена так, что первым делом был виден абзац в одной из колонок.
Новости от шофера знаменитостей. Как летит время! Знаменитый бунтарь шестидесятых писатель Натан («Карновский») Цукерман восстанавливается в больнице «Биллингз» после косметической хирургической операции. Сорокалетний Ромео решил убрать лишние морщины, а затем — снова в «Элейн», в гущу светской жизни Нью-Йорка. Перед тем как сделать подтяжку, Натан, прибывший в город инкогнито, устроил вечеринку в «Папм-рум».
Пришла открытка от мистера Фрейтага. На конверте — наклейка с обратным адресом, где значились «Мистер и миссис Гарри Фрейтаг». Мистер Фрейтаг аккуратно вычеркнул «и миссис». Видимо, повозился, проводя ровную линию. На открытке было написано: «Скорейшего выздоровления». На обратной стороне он написал от себя:
Дорогой Натан!
Бобби рассказал мне о смерти ваших любимых родителей — я об этом не знал. Ваше огромное сыновье горе объясняет все, что случилось, и добавить тут больше нечего. Кладбище — последнее место, где вам следовало быть. Я только ругаю себя за то, что не знал об этом заранее. Надеюсь, тем, что я наговорил, я не сделал вам хуже.
Вы заработали большую известность, с чем я хочу вас поздравить. Но я хочу, чтобы вы помнили, для папы Бобби вы все тот же Джоэл Купперман, победитель викторин, и всегда им останетесь. Выздоравливайте скорее.
С любовью,
Гарри, Бобби и Грег Фрейтаги
Последний из отцов старой формации. А мы, подумал Цукерман, последние из сыновей старой формации. Кто из тех, кто следует за нами, поймет, как в середине двадцатого века, в гуще этой огромной, рыхлой и бессвязной демократии отец — причем отец, не блещущий образованностью, известностью или явной силой — мог еще быть фигурой такого же масштаба, как отец из какого-нибудь рассказа Кафки. Нет, старые добрые времена вот-вот закончатся, и половину времени отец, даже не осознавая этого, мог приговаривать сына к наказанию за его преступления, а любовь и ненависть к авторитетам могли сплетаться в такой болезненный комок.
Было еще письмо из студенческой газеты «Марун». Редакторы хотели взять у него интервью, поговорить о будущем его рода литературы в эпоху постмодернизма, Джона Барта и Томаса Пинчона. Они понимают, что после операции он не хочет лишних встреч, поэтому не согласится ли он ответить письменно, кратко или подробно, как ему удобно, на десять приложенных к письму вопросов.
