Всю ночь ему снились сны. Снилась обнаженная женщина. Низенькая и крепкая, лица было не разглядеть, возраст не определить — разве что груди молодые, карикатурно торчавшие вверх, круглые, твердые. Она позировала на подиуме студентам-художникам. Это была его мать. Охваченный тоской, он увидел следующий сон. Она влетела к нему в комнату — на сей раз точно его мать, — только влетела, как голубь, белый голубь, а между крыльями, чтобы она могла держаться в воздухе, крутился большой белый диск, зубастый, как циркулярная пила. «Распря», — сказала она и вылетела в открытое окно. Он звал ее с кровати, подняться он не мог. Никогда он не чувствовал себя таким разбитым. Ему было шесть лет, и он кричал: «Мама, я не хотел, пожалуйста, возвращайся!»
Она здесь, со мной. В три часа ночи, в «Амбассадор Ист», где он дважды замаскирован — зарегистрировался под именем своего злейшего врага и выдает себя за человека, представляющего социальную угрозу, — призрак матери его настиг. Он не дает волю фантазиям, не сошел с ума. Сила маминого духа, хотя бы ее часть, пережила ее тело. Он всегда думал рационально, а рационалисты считают, что жизнь заканчивается со смертью тела. Но в три часа ночи, лежа в темноте — сна ни в одном глазу, — он понял, что это не так. Она и кончается, и не кончается. Есть некая духовная сила, ментальная сила, что живет, когда тело умерло, и тянется к тем, кто думает о мертвых, и вот моя мать явила свою силу здесь, в Чикаго. Многие скажут, что все это очень субъективно. Я бы и сам так сказал. Но субъективность — тоже загадка. Птицы, они субъективны? Субъективность — это просто название пути, который она избирает, чтобы пообщаться со мной. И не в том дело, что я хочу этого контакта или она хочет, и контакт этот не будет длиться вечно. Это тоже замирание, как тело замирает, так и то, что осталось от ее духа, замирает, но еще не умерло окончательно. Она в его номере. Рядом с кроватью.
— Близко, — сказал он ей очень тихо, — но не слишком.
При жизни она не шла на риск и мне не противоречила. Она хотела, чтобы я ее любил. Не хотела потерять мою любовь, поэтому никогда не критиковала и не спорила. Теперь ей все равно, люблю я ее или нет. Ей не нужна любовь, не нужна поддержка, она вне всех этих обстоятельств. Осталась только нанесенная мной рана. Страшная рана. «У тебя хватало ума понимать, что литература — это литература, но все же Натан использовал и что-то реальное, а ты любила Натана больше всего на свете…»
