Пулеметчик Вася Селезнев, тонкошеий, белобрысый, привалился к стенке, задумался, ничего не слыша, не видя. В эскадроне он недавно, скучает по дому, по матери, по сестренкам. Показывал он фотографии сестренок, таких же тонкошеих, как он, смирных.
Далекий сосновый лес — ихний, там проухало, в воздухе зашуршало.
— Р-рах! Р-рах! — На спины посыпалась земля.
Моисеенко матюкнулся: за ворот угодил комок глины. Отплевавшись, он продолжал трепать про своего коня, будто он умеет ходить на передних ногах, как мопса… Весь его треп про коней да про женщин…
Стемнело. Ночь обещала быть тихой, только кто же его знает: ночь, она и есть ночь.
— Михеич приехал, — сказал кто-то в траншее. — Старшина, за ужином.
Позади наших траншей — глубокая балка. Там всегда останавливается с кухней наш эскадронный повар Михеич. Я и сам услышал постукиванье колес, тпруканье. Взяв четырех казаков, я спустился по натоптанной тропке. Михеич стоял на колесе кухни и помешивал в котле, смутно темнея грузной фигурой.
— Здорово, Михеич, — обратился к нему Моисеенко. — Живой?
Михеич не ответил: недолюбливал балабонов. Ему под пятьдесят, он в длинных, ниже подбородка усах, из-под кустистых бровей смотрят угрюмоватые глаза. По натуре он человек необщительный и, копаясь возле кухни или куря с казаками, больше помалкивал. Уважить разговором он мог ровню себе, пустяшного же трепа не принимал. Не принимал он и военной субординации: говорил «ты» одинаково и капитану и взводным; даже майора, командира дивизиона, называл не по званию, а по имени-отчеству.
Моисеенко, уже что-то жуя, — нюх у него на что плохо лежит собачий, — крутился возле Михеичевой лошади, мурчал, фукал ей в ноздри. Лошадь настораживала уши, выгибала полненькую холеную шею. Была она маленькая, крепенькая, веселой буланой масти, по спине — темный ремень. За малый рост, за красоту прозвали ее девичьим именем — Фенечка.
Все еще колдуя над котлом, Михеич помешивал и присаливал, пробовал прямо из полуведерного своего черпака, косясь на Моисеенко.
Фенечка в эскадроне была общая любимица, и не только за красоту. Когда эскадрон стоял в обороне, одна она из коней работала. Строевые кони береглись по оврагам, а Фенечке раза два в день надо, рискуя угодить под минометный обстрел, а то и под дуло фердинанда, пробиться на передовую, да еще в продчасть успеть.
Фенечка находилась всегда с эскадроном, поэтому казаки баловали ее то куском сахара, то початком кукурузы. Не в пример хозяину она была общительна, ласкова и понятлива.
