Когда Волков закрыл рот и смолкло эхо его воплей, установилась жуткая черная тишина. Все присутствовавшие в комнате стояли остолбенев, охваченные мистическим ужасом. Страшные проклятия словно витали в воздухе вокруг, выбирая, к кому пристать навсегда, и все замерли, чтобы они их миновали.
— Уведите его, — подал голос Токарев. — Сегодня допроса больше не будет.
***
Надзиратель заглядывал в камеру Волкова каждые пятнадцать минут, как велел Токарев, но видел только его неподвижную фигуру, нетронутую пайку на полу. Обвиняемый словно окаменел.
— Покушай, — сказал служивый в кормушку. — Может быть, обойдется. Надо выжить, чтобы узнать.
Волков повернул голову к двери, и надзиратель увидел его огромные навыкате глаза, полные слез и неисчерпаемого отчаяния человека, который уже смирился со своей судьбой.
Час за часом Олег копался в воспоминаниях, пытаясь понять, когда и какие фотографии он брал в руки. Он знал, что никто, кроме него самого, не сможет ему помочь. Но ничего толкового в голову не приходило. Он начинал думать о собачке, о Даше, даже о жене. Мысли его мешались, мозг отказывался сопротивляться.
Совсем поздно, ближе к утру, когда все движения в отделе прекратились, когда прекратились крики доставленных пьяных, тяжелое хождение и лязг железных решеток, внутри его замка скрипнул ключ. Волков вздрогнул, словно проснувшись, и посмотрел на дверь.
Черный человек вошел в камеру и остановился при входе.
— Вы Мастер? — спросил его Олег.
— Чего? Почему мастер? — шепотом ответил незнакомец.
— А я поэт Бездомный?
— Поэт, тебе тут просили передать, — человек подошел совсем близко, и Олег почувствовал смрад из его рта и вонь одежды. — Ты должен признаться во всем. Сказали, если хочешь, чтобы твоя дочь жила и осталась нетронутой. Бери на себя всё. Если нет, то будет хуже.
— Кто сказал?
— Тебе какая разница? Кому надо, тот и сказал. Всё равно не выйдешь отсюдова, отсюдова только в зону дорога или в могилу. Никуда больше. И следователю ни слова.
— Я тебя сейчас убью, — прошептал Олег, медленно поднимаясь. — Руками придушу, так мне будет легче.
— Ты это, олень, не шути так, — незнакомец отступил к двери. — Меня просили передать, я передал. Всё. А ты как знаешь. Говори, что ты заказал убить того, и всё ништяк будет. Они помогут потом. По УДО лет через пять откинешься, или раньше. А что сделаешь, милый, судьба, видать, такая.
Замок скрипнул вновь, отделяя Волкова от его кошмара.
«Заканчивается моя история, — думал он. — Так быстро жизнь пролетела. Были и взлеты, и трудные времена, и феерия, и беды. Теперь этому всему приходит бесславный конец. Он послал мне знак, сделав мою единственную дочь особенной, нуждающейся в постоянной заботе, а я не понял, пренебрег. Самых гордых из нас судьба за секунду превратит в ничтожества. Низвергнет с ими придуманных высот на землю, растопчет и превратит в грязь. И тот, кто думает, что с ним этого никогда не случится, — первый в очереди. Я хотел славы и денег, признания, поклонения. Лез изо всех сил наверх, чтобы в итоге меня выбрали жертвой. Мне бы жить с Дашенькой тихо, работать, учить ее, радоваться ее успехам и умереть в надежде на ее выздоровление. И молиться, молиться, молиться день и ночь Богу за ее здоровье. Ведь во мне есть потенциал для веры, я способен. Даже более, чем многие другие! Опять хвастаюсь. Проклятый характер! Заносчивость, гордыня. Стыдно мне. Знаю, только вера сможет примирить с действительностью, укрепить и дать силы нести свой крест столько, сколько отмерено. Я научусь верить, и Он воздаст мне за мою веру. Другого спасения для меня нет. Он подавал мне знаки один за другим, а я верил только в деньги. Клянусь, Господи, если выйду отсюда и воссоединюсь с Дашенькой моей, пожертвую все деньги монастырю и стану служить тебе так, как ты мне скажешь каким-нибудь знаком. Только бы знак был понятным, чтоб не перепутать. Все мы прибегаем к тебе, только когда беда. Каюсь, прости, Господи!»
