– М-да… Слишком схематично. Не сорок пятый размер обуви.
Я тихонько развернул и сунул в рот карамельку «Хаджи-Мурат».
Маргаритка показала пальцем на свои губы – заняла очередь на досос. Мать не разрешала ей досасывать чужие карамельки, но досос был вкуснее. Часто конфеты были покрыты белесой сахарной коркой. Тетка говорила, что эта корка от старости, хотя на ней такой корки не было.
Юрка показал, что он следующий. Но ты открыла мне рот, выковыряла из него карамельку и сунула себе за щеку. Руки у тебя были грязные. На зубах заскрипел песок. Я сплюнул и попал себе на коленку. Юрка и Маргаритка подло заулыбались, хотя «Хаджи-Мурат» им теперь не светил.
– Кроме сандальки ничего, – тощий милиционер привалился к каменной кладке.
– Возможно, слетела с ноги, когда он тело к забору тащил, – сказал собачник.
Твой отец глубже натянул фуражку на мокрый лоб.
– Отпечатки надо снять.
Ты подняла палец и чмокнула леденцом, будто знала, о чем говорят взрослые.
Собачник аккуратно опустил сандаль в кожаный портфель:
– Вряд ли что найдем. Он же у нас мужик с подковыкой.
– Воевал? – спросил твой отец.
– Смерш, – ответил собачник. – В прифронтовой зоне диверсантов ловил. Потом был начальником лагеря под Читой. Его в Нальчик переводили на подполковничью должность, а он вдруг со службы уволился и сюда в кочегары. Странно да?
Только сейчас до меня дошло, что говорили они про дядю Гошу.
– Человек разным с войны пришел, – сказал тощий. – Кто начальником, а кто с финкой.
Собачник передал тощему портфель:
– Свободен, Грымов.
Милиционер обиделся и, помахивая портфелем, пошел прочь.
– Не стала бы девочка наполовину босая по лесу бегать, – сказал собачник. – А здесь бы Кунгу́р сандаль вынюхал.
Твой отец сощурился от табачного дыма:
– Фабричный сторож Камиль Култаев показал, что Перегудов на лотках хлебных курил, когда дети мимо него проходили. Култаев хлеб в магазине купил и на фабрику возвращался. И еще. В такую жару котельную не топят, а дым из трубы тем вечером шел.
– М-да… Алиби у мужика нет, – сказал собачник. – Следует подвал в котельной осмотреть, пепел просеять. Мог сжечь.
– Пошли, прижмем.
– Не гони, Илья Андреич. Не на Берлин. – Собачник снял кепку, загладил к затылку мокрые от пота волосы. – Сначала ордер.
Мне совсем не понравилось, что твоего отца зовут Илья Андреич.
– До сих пор, когда кто-то из наших в криминале замешан, – продолжал собачник, – смотрю на него и думаю: «Подвел ты нас, брат. Подвел». Хотя, конечно, мы и в европах много чужой крови даром пролили.
