— Почему, получаешь, — ответил он, — только меньше остальных. Образование, медицина, жильё, транспорт, посещение всяких там культурных объектов — это всё бесплатно для всех.
Повстанцы разом присвистнули.
— Но если ты хочешь что-то отличающееся, — поспешно добавил Рикки, — например, двухэтажный дом, а не нумер в кондоминиуме, то ты должен работать на средней или высшей категории. Что? Да, правильно расслышал, я учился четыре часа в сутки, а работать буду три. Если вернусь, конечно…
— Пока рынок не обвалился, я пахал у Смита и Ко по двенадцать часов кряду, и это минимум, — сказал боец с пятидесятилетними меридианами морщин, — я не знаю, на что они там в Союзе колдуют, но работать по три часа и жить в изобилии — это надо уметь!
— Большая часть работает дольше, — заупрямился Рикки, — и о каком изобилии вы говорите?
— О таком, парниша, — заговорил страшного вида головорез, с «весёлым роджером» на разгрузке и длинным шрамом от виска до шеи, — ты жизни не видел, пороху не нюхал, и счастья своего тоже не понимаешь. Командир, а давай я вместо него в Союз полечу? А этого вам оставим.
— Бэнкс, если я так сделаю, то революция загнётся, — команда прыснула, а Саймон продолжил:
— А что, всё справедливо. Категорию выбираешь добровольно? В сознательном возрасте, так? И что, правда это: кто работает больше, тот и зарабатывает больше? Твою мать, Рик! И ты ещё жалуешься? Да это самая справедливая система из всех возможных! Ты вот знаешь, чем оканчивались все попытки «уравниловки»? Должен знать, ты же историк! Вон нам сколько всего про двадцатый век рассказал…
— Да он зелёный, как лимон. Может, он и не понимал вовсе, чего хочет от жизни, — отвлёкшись от консервной банки с потёртым изображением коровы, сказал Чаплин, — да он, того гляди, и сейчас не понимает.
— А герла у тебя была? — нахально спросил Бэнкс, усевшись на ящике с патронами, как куропатка. — Ну так, чтобы прям по реалу?
— Чего? Я ни слова не понял, — все вокруг захохотали, и Рикки сильно смутился.
— Бэнкс спрашивает тебя, — сказал Саймон, — любил ли ты на Родине девушку? Была у тебя любимая, ради которой хоть звезду с неба?
— Да… была. Была любимая, и что с того?
— Ну ты с ней, хоть это… факался?
Когда до Рикки дошёл смысл сказанного, он вскочил и стал гневно орать. Но с каждым словом Бэнкс только сильнее смеялся. Рикки почуял приближающиеся слёзы, и выбежал наружу. На самом деле, из всех смеялся один Бэнкс, но Рикки этого заметить никак не мог.
