Ржевский сделал было шаг к кабинету. И вдруг остановился. Ему стало страшно.
Страх был иррационален. Директор института боялся войти в собственный кабинет. Ржевский стоял и слушал. И ему хотелось, чтобы из кабинета вышла Лена и сказала: «А я у вас на столе прибрала». Но в кабинете было темно, шторы задвинуты. Лена первым делом открыла бы шторы.
— Кто здесь? — спросил Ржевский от двери. Голос сорвался. Пришлось откашляться.
Тот, кто таился в полутьме, не хотел отвечать. Молчал, затаился.
Надо войти и зажечь свет. Но свет в кабинете зажигается очень неудобно. Надо сделать два шага в сторону, по правой стене. Там выключатель. От двери не дотянешься. Зачем повесили такие плотные шторы? Кино, что ли, здесь показывать?
В кабинете не совсем темно. Глаза различили стол буквой «Т». Шкафы по стенам… Ржевский шагнул в кабинет и, прижимаясь спиной к стене, двинулся к выключателю. Уже протягивая к нему руку, разглядел за письменным столом темную фигуру. И понял, что у фигуры нет лица. То есть лицо было темным, как туловище, как руки… Темная голова шевельнулась, следя за Ржевским, и отраженным от двери светом блеснули маленькие глаза.
И тут громадное темное тело, словно подброшенное пружиной, взлетело в воздух и метну лось к Ржевскому. Он не сообразил, некогда было соображать, что тело несется к двери. И сам бросился туда же.
Успел к двери в тот момент, когда ее достигло и черное существо. Отлетел в сторону, ударился о стол, все закружилось, обрушилось в пропасть… На несколько секунд он потерял сознание. Очнулся от боли в спине и в ноге. И от страшного вопля, визга в коридоре. От топота. От криков. Он понял, что сидит на полу, прислонившись спиной к столу секретарши.
Алевич прибежал первым, помог директору подняться, хотел вызвать «скорую помощь», но Ржевский велел отвести его в кабинет.
Алевич открыл шторы, поднял опрокинутое кресло. Он сокрушенно качал головой и повторял:
— Надо же! Вы только подумайте.
Сергей Андреевич молчал. Он сел в кресло, заглянул в полуоткрытый ящик стола, вытащил оттуда смятую красную бумажку, расправил, положил на стол. И вдруг улыбнулся. Улыбка получилась растерянной, даже глупой.
— Как же я не сообразил, — сказал он.
— Клетка оказалась легкомысленно открытой, — объяснил Алевич, сидя на корточках и собирая бумаги, улетевшие со стола. — Может, дефект замка? Гурина клянется, что вчера запирала.
— А сегодня утром она заходила в виварий? — Ржевский сложил красную бумажку вдвое, потом вчетверо, провел ногтем по сгибу, подкинул фантик ладонью.
