Однажды и мир перестанет меняться, но в таком случае все остальное, безусловно, тоже закончится, включая меня самого и тех, за кого я ответственен. Так что некоторое утешение мне удавалось найти в том, что изменение это жизнь. Вещи на полках не стояли так, как им положено, да и сами они были больше не те. Я поднялся, чтобы переставить их. Книги, драгоценные статуэтки, шкатулки с украшениями, все они гасли, когда я прикасался к ним. Контуры их принимали форму, и они замирали, возвращая временную стабильность.
Хаос отступал, а я смотрел на то, что у меня получалось.
— По алфавиту? — спросила Октавия.
— По цвету, — сказал я. Она смотрела мне в спину, я знал, чуть приподнявшись, сложив руки так, чтобы закрыть грудь, как будто стыдилась меня.
— Тот исследователь, о котором я рассказывала тебе, писал, что сумасшедшие похожи на насекомых без панциря, видно каждое движение их разума.
— Это правда? — спросил я. — Твой исследователь был прав?
Она молчала, и я обернулся к ней, чтобы встретиться с ее взглядом, в котором надменность и вина были абсолютно неразличимы. Правящий класс, в конце концов, пресыщается до той степени благополучия, когда вина становится доминирующим чувством. Аристократическое происхождение, мифический концепт, содержащийся в крови и сперме людей определенной породы, предписывает два способа обращения с виной — отвращение ко всем, кому повезло меньше и самозабвенное желание искупить ее, и защитить тем самым собственное счастье, благотворительностью. Октавии было свойственно и то, и другое, и в этом было даже какое-то удивительное обаяние непоследовательности, каприза генов, создавших сочетание, которое способно породить только страдание.
Я не обижался на нее, ничуть. После занятий любовью она часто говорила нечто, что по ее замыслу должно было оскорбить меня. Октавия становилась холодной, словно бы мы были случайные партнеры, которым тесно и противно на кровати в мотеле, и кому-то уже пора вызывать такси.
После ее оглушающей нежности, слова казались мне видом садомазохистской игры или отчаянной защиты, я никак не мог на них обидеться. Хотя, безусловно, ей наверняка было бы приятно. Но за короткой радостью последовала бы вина, и мы оба знали, что оно не стоит того.
Я включил телевизор, экран загорелся, и сероватый свет полился из него, выхватывая комнату из темноты. Я не сразу смог сосредоточиться на картинках, они расплывались, смешивались, сменялись, но у меня получилось отделить их друг от друга.
