Брат отодвинул стул, дождался, пока Антония нальет ему чай и взял себе клубники со сливками. Он был как все мальчики, выросшие слишком быстро, за одно лето — нелепый и очаровательный. В нем было поровну мамы и папы, но ему скорее суждено было стать красивым. По крайней мере, так казалось. Однако из-за юношеской нескладности фигуры и черт еще ничего точно нельзя было сказать. Его губы и глаза казались слишком большими для его лица, так случается с подростками.
Мы с сестрой с интересом наблюдали за братом, его движениями и словами. Брат в доме был праздником, противоречием с размеренной жизнью. Он вносил разнообразие даже несмотря на то, что наши разговоры можно было по пальцам пересчитать.
Честно говоря, мы обе восхищались братом и нам нравилось сидеть за столом с будущим императором.
— Я распаковывал вещи. В поезде мне спалось хуже, чем нужно было для того, чтобы заняться этим сразу по приезду. Хотя, разумеется, именно это и стоило бы сделать.
Он сыпал этими словечками вроде «благодарю» и «разумеется», как взрослый, и все же взрослым не был. Иногда мы ловили его взгляд, но он неизменно скользил по нам со скукой.
— Твои сестрички, к слову, делают успехи. В сентябре они отправятся в школу для девочек в Равенне.
— Это чудесно, мама. Если хочешь, я могу подтянуть их арифметику.
— Нет, дорогой, ты приехал сюда отдыхать. С их арифметикой вполне справится Антония.
Ничего не значащие, не интересные обоим разговоры, которые они вели, обставляли дело так, словно мы с сестрой просто симпатичные вещички в кукольных платьицах. Так и было. Я и сестра были безделушками, милейшими маленькими девочками, одетыми в атлас и бархат. Но никто не считал, будто мы имеем какое-то политическое значение. К брату, напротив, относились преувеличенно серьезно. Он словно и не был ребенком, а мы были обречены оставаться детьми навсегда.
— Как дела в школе, Тит? — спросил господин Тиберий. У него была эта удивительная манера общения с братом, словно он гордился, что может так запросто, как с любым другим школьником, говорить с будущим императором. Он охотно демонстрировал эту гордость. Нас господин Тиберий так же оценивал как вещи, как мамино произведение, неизменно нахваливая наши манеры, кроткий нрав и крохотные туфельки.
Много лет спустя он узнает, что у моей сестры вовсе не кроткий нрав. Но пока она была для него лишь милой крошкой, которой надо было напомнить о ее миндальном печенье. Он кивнул на печенюшку в сиропе, лежавшую на тарелке, улыбнулся, и сестра улыбнулась ему в ответ, улыбка мамы на ее детском личике смотрелась смешно и странно.
