Она говорила долго. Он сперва молчал с новым, просветленным каким-то лицом, словно узнал какую-то тревожную и важную новость, после которой муторно ему стало. Все же он дослушать хотел до конца. Все молчал, ни разу даже не взглянул на нее.
— Чего это ты? — сказал он вдруг.
— Ты о чем?
— Что с тобою стало? Где ты была?
Она смотрела на него.
— Где ты была? Что с тобою?
— Дома была.
— Где дома?
— У Андрея была. На сына своего поглядеть ходила. Сын у меня есть, знаешь?.. Тот самый, про которого ты вчера допытывался, от кого он. Тот самый, мой сын. Ты слыхал про моего сына?
Он стиснул зубы, но смолчал. Только глянул на нее. И вдруг удивление какое-то засветилось в его глазах.
— Дак вот я тебя спрашиваю, ты должен сказать мне.
— Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я тебе сказал.
— Я только что сказала тебе, чего я хочу.
— Я тебе ничего не сделал худого.
— А вечером вчера, ты забыл?
— Я тебя не бил.
— Обязательно бить?! А что ты говорил мне! Ты помнишь, что ты говорил мне?
— Я тебе говорил правду.
— Правду? Это твоя правда?
Он снова поднял на нее глаза. Он никогда не видел еще ее такою. Ни одна женщина никогда не разговаривала еще с ним так. Он молчал, удивленный.
— Что ж ты молчишь?
— Что тебе сказать?
— Ты сам лучше знаешь.
После долгого молчания своего она услышала его угрюмый голос:
— То прошло.
Он стал заикаться.
— Что прошло?
— То, вчерашнее…
Потом он молчал. Она вышла в горницу, стараясь унять свое возбуждение, свою ярость. Он долго сидел, упершись локтями в стол, пока она не вернулась. Теперь она казалась более спокойной, даже улыбнулась притворно, когда подошла к столу:
— Все прошло, что было?
И помолчав:
— Ты правду говоришь мне?
Села с ним рядом. Снова притворно — не было еще причины для искренности — хмуро улыбнулась и тут же прогнала с лица эту ненужную улыбку. Так сидели они, и она рядом с ним становилась уже той самой прежней Амилей.
XIII
Люди жили тут медленной жизнью, изначально тихой… Человеческая жизнь была подобно жизни этого поля и этих лесов. Каждый год земля изменяла лицо свое. Но через год она была той же самой. И это имело какую-то власть над людьми.
Каждую осень над этим полем и лесами пролетали журавли и гуси. Тогда люди глядели на эту свою радостную грусть, думали о своих нехитрых делах. Подолгу стояли и вглядывались в этих вечных странников, которые знают только свою, извечную эту дорогу. Но дорога эта казалась людям необыкновенной и вольной. Может, люди завидовали этой свободе птиц, может, они чувствовали в эту пору то свое извечное устремление к чему-то, которое живет в них, в глубине, под невольничьими путами хозяйских забот.
