— Да, она была очень хорошей.
— Расскажи мне о ней, я же совсем ничего не знаю!
— Твоя мама была ну точно твоя копия! — она ухмыльнулась, рассматривая мое лицо — такой же вздернутый нос и крутые скулы, большие глаза и тонкие губы. Только вот она была блондинкой, а ты — темноволосая.
— А какая она была вообще?
— Добрая. Любила животных. Из здешней конюшни почти не выходила. Опекала коней, как собственных детей. Одинокая она была.
— Но она же замужем была?
— Да была, но хозяин суровый был, не разрешал веселиться совсем. Оно и не дивно — он же лет на пятнадцать старше ее был! Она совсем молоденькая была, восемнадцатый год шел, когда замуж-то выдали. Неравный брак. К пустому карману золото не липнет! Вот она тут и жила, как в приймах. А потом как хозяин заболел да и приставился, она совсем одинешенька и осталась.
— Почему она не ушла отсюда?
Арина усмехнулась, переглянувшись со Степаном.
— Так отец же твой тут работником появился. Пришел наниматься, приехал из Румынии, ни кола, ни двора. А сам высокий такой, статный! Я девчонкой еще была, так он для меня совсем взрослым был. Это впервые я иностранца-то увидела. К нам в глушь мало кто заезжает! Вот хозяева его и взяли за лошадьми смотреть, потому что конюх старый совсем был и из ума давно выжил.
— А отец какой был?
— Все-то тебе не ймется, Аня. — Степан улыбнулся из-под густых усов, потягивая чай.
— Отец твой был из беглых аристократов. Только это там он был аристократ, а тут за конями убирал.
— Почему он беглый был? — удивилась я. — От чего бежал?
— От революции, Аня.
— От революции? — переспросила я. — Почему?
Настала очередь Степана отвечать на вопрос. Вытерев усы, он серьезно посмотрел на меня:
— Революции не приносят аристократии ничего хорошего. Каждый раз много гибнет сразу или по тюрьмам и ссылкам. Вот твой отец и убежал. Один из всей семьи спасся. Был военным лейтенантом, а сделался обычным конюхом…
Так дальше и потекла моя жизнь — жила я одна в своем флигеле, росла так же, как и в приюте — словно трава. Время от времени Арина и Степан забирали меня на ночь к себе, стелили на раскладушке у самой печи. С бабкой и дедом я практически не виделась, это и не странно: они-то ведь были мне никто. Я чувствовала, что меня там не любят, вот и старалась не попадаться на глаза. Меня никогда не звали, если приезжали гости, а если, вдруг, кто-то из них меня замечал во дворе или около конюшни — одаривал холодным сухим взглядом и торопился уйти. Видимо, в доме обо мне все-таки говорили. Но мне было все равно, как на меня смотрят и что обо мне думают. Каждый мой день был интересным и насыщенным, очень часто некогда было даже присесть: проснувшись рано утром, я завтракала и шла в школу, вернувшись после обеда домой, я обедала и шла в теплицу ухаживать за розами, затем в конюшню, положить лошадям сена, убрать за ними, выгулять их на лугу, расчесать и заплести гривы. Под вечер мне приносили огромный тюк с синтепоном и красной тканью, и я стегала одеяла часов до двух ночи, а затем, без сил, падала спать.
