Но промахом с Форумом дело не ограничилось. Днем позже на Пьяцца делла Ротонда, кивнув на размером с Большой театр портик с колоннадой, въехавший на средневековую площадь, я уточнил с видом знатока:
– Муссолиниева работа?
– Никак нет, – оторопело возразил мне Вайль, – Пантеон, извини, II век нашей эры.
Стыд и срам, конечно, но как быть, если коринфские колонны и прочие красоты декора связаны в моем восприятии прежде всего с ВДНХ и московским “Метрополитеном им. Ленина”!
Помню острый укол зависти к соотечественникам-эмигрантам, испытанный мной внезапно и впервые в ту поездку: Вайль узнавал по прошествии многих лет кафе и владельцев антикварных лавок, перемежал римскую экскурсию давними историями вполне личного характера – вот этого биографического измерения я почти лишен за границей раз и, скорее всего, навсегда.
Хотя скромная пожива памяти в считаные минуты отхода ко сну все-таки имеется: полная – глаз не оторвать – луна над платанами вдоль набережной Тибра и завораживающий, будто из оркестровой ямы, грохот цикад ночью над Форумом, или, само собой, вечерние прогулки “кремнистым путем” вблизи замка, о которых ниже.
Больше я таких вопиющих оплошностей не допускал. Разве что простительные: как-то из окна поезда принял за снег грязно-белую каемку поверх окрестных гор, но меня поправили, что это – мрамор, мы проезжали Каррару.
Дневник, увы, я начал вести лишь год спустя, поэтому воспоминания о первой поездке в Италию (потом их было еще несколько) туманны и отрывочны.
Во Флоренции Вайль настойчиво завел меня в церковь, имеющую какое-то отношение к Данте (мой товарищ, эрудит не мне чета, ценил культурные подробности). Сразу бросилась в глаза довольно странная паства: сплошь молодые мужчины средиземноморского типа и вида – брюнеты с трехдневной щетиной, белый верх – черный низ; итальянцы итальянцами, если бы не взгляды исподлобья, которыми они, будто на российской танцплощадке в какой-нибудь дыре, провожали нас, новичков. Сделалось не по себе, и мы вышли наружу. Неугомонный Вайль спросил у церковного сторожа, кто эти угрюмые прихожане.
– Албанские беженцы, – ответил сторож, – им по воскресеньям положено ходить в церковь.
А в Венеции за утренним кофе мы стали гадать, чьи вопли мешали спать. Оказалось, что Вайль ночью, стоя в халате на пороге нашей квартиры, криками “Basta!” и “Silenzio!” несколько даже по-тютчевски призывал к порядку расшумевшихся в темноте недорослей.
В следующий раз я очутился в Италии тринадцать лет спустя, причем на месяц с гаком.
