Я хватаюсь за ручку машины, чтобы не упасть. Хорошо бы влажная ладонь не прилипла к металлу. Открываю дверцу. Оценив ситуацию, чувствую, что мир вокруг меня замирает. На переднем сиденье я вижу пожилую женщину. Она тяжело осела и наклонилась вперед, словно во сне. Голова ее почти касается приборной панели. На ней домашнее красно-синее платье с длинными рукавами. Тонкая золотая цепочка покачивается в свете приборов. На цепочке крестик. На горизонтальной перекладине сидят два золотых ангела, их босые ножки свисают, словно у детей на качелях, руками они держатся за верхушку креста. Покачивание крестика гипнотизирует меня, как и падающий снег.
Я забираюсь в грузовик. Снег с крыши сыплется мне на руки. Я стряхиваю снег, пытаясь удержать равновесие. Указательным и средним пальцами правой руки стараюсь нащупать пульс на сонной артерии женщины. Мои пальцы ищут пульс, жизнь, надежду. Когда я касаюсь ее шеи, женщина не шевелится. Кожа холодная, как снег вокруг меня. Я считаю до шестидесяти, чтобы окончательно удостовериться. А потом рука моя падает.
Я выпрыгиваю прямо в снег, делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к мужчине:
— Она умерла, сэр, — дважды повторяю я. — Она умерла.
Мы стоим лицом к лицу. Он смотрит на меня, тело его напряжено, левая рука держится за ручку дверцы рядом с моей. В кустистых бровях застревает снег, и они становятся еще белее, чем были. Мы оба не движемся.
Я произношу громче — вдруг он не расслышал меня за шумом дизеля.
— Она…
Я не успеваю закончить, как он правой рукой наносит мне сильный удар в челюсть. Искры сыплются у меня из глаз, когда я ударяюсь головой о раму дверцы. Я выставляю ногу, чтобы защититься от нового удара.
Но удара нет.
— Сукин ты сын, тащи ее в больницу и лечи! Или я вышибу тебе мозги прямо здесь! — старик не то кричит, не то рыдает, потрясая в воздухе морщинистыми кулаками.
Я моргаю и пытаюсь выпрямиться. В ушах у меня звенит, челюсть адски болит. Я поворачиваюсь и отстегиваю мертвую женщину. С трудом взваливаю ее на плечи и по снегу тащу в приемный покой. Я не могу не заметить, что голова ее остается в том же положении — даже на моих плечах. Она окоченела. Она не просто мертва, она давно мертва.
Я спотыкаюсь, скольжу, чуть не падаю, но мне все же удается добраться до приемного покоя. Теперь меня слепят не фары, а огромная светящаяся табличка «ПРИЕМНЫЙ ПОКОЙ» над стеклянными дверями.
Двери открыты, наметенный снег не дает им закрыться, но он уже начал таять. Я ковыляю в небольшую смотровую, с трудом удерживая на плечах пожилую женщину. Я оглядываюсь вокруг в надежде, что сестра спустилась. Не повезло. В приемном покое только я.
