«Несчастный, — по-видимому, думал кюре, — он совсем заврался. И попался в ловушку. Все, проиграл».
И снова тишина. Слышно было, как чиркнула спичка, и вот уже комиссар спрашивает, попыхивая трубкой:
— Значит, Готье раздобыл деньги?
Секундное замешательство.
— Нет, комиссар. Я вам сейчас объясню…
Граф казался совершенно спокойным, а вот священник был настолько потрясен, что на лице его отразилась мучительная внутренняя борьба. Он побледнел. У губ его залегла горькая складка. Видно было, что он с трудом сдерживается, чтобы не вмешаться.
— Послушайте, сударь…
Он больше не мог молчать.
— Давайте прервем этот разговор. Сначала нам нужно переговорить.
И вновь улыбка мелькнула на губах Мориса. В библиотеке, поражавшей своими размерами, было холодно.
На полках, там, где стояли некогда самые ценные книги, теперь зияли пустоты. В камине были сложены дрова — чтобы затопить, хватило бы одной спички.
— Есть у вас зажигалка или что-нибудь в этом роде?
Поверх спины графа, склонившегося над камином, священник бросил на Мегрэ умоляющий, горестный взгляд.
— Теперь, — проговорил Морис де Сен-Фиакр, возвращаясь к собеседникам, — я хочу в двух словах прояснить ситуацию. Господин кюре преисполнен самых благих побуждений, но по неизвестным мне причинам он убежден, что именно я и… Давайте называть вещи своими именами. Что именно я убил свою мать. Ведь это самое настоящее преступление, не так ли? Пусть даже оно не подпадает под действие закона…
Священник так и замер, но в неподвижности его был тот трепет, с которым загнанный зверь встречает обрушившуюся на него опасность, противостоять которой он не в силах.
— По-видимому, господин кюре был очень предан моей матери. И наверняка хотел избежать скандала, который мог бы разразиться в замке. Вчера вечером он прислал мне с ризничим сорок тысяч франков и записку.
В глазах священника явственно читалось: «Несчастный, вы губите себя!»
— Вот эта записка, — продолжал Сен-Фиакр.
Мегрэ вполголоса прочел:
«Будьте осторожны. Я молюсь за вас».
Уфф! Словно глоток свежего воздуха! Морис де Сен-Фиакр как-то сразу воспрянул, расправил плечи. С него мигом слетела столь неестественная его темпераменту серьезность.
Он принялся расхаживать по комнате, и даже голос его звучал теперь гораздо естественней и спокойней.
— Вот поэтому, комиссар, я и крутился сегодня утром возле церкви и приходского дома. А эти сорок тысяч франков, которые следует расценивать как заем, я принял, во-первых, чтобы, как я уже говорил, удалить отсюда свою любовницу — извините, господин кюре, а во-вторых, потому что мне было бы крайне неприятно оказаться под арестом в такой момент. Но что же мы стоим? Садитесь, прошу вас.
