Трещина пошла дальше. Я вовсе не ошибся в начале сезона, оценивая Серегино лидерство в мальчишечьем микроколлективе.
Ребята не считали унизительной для себя работу на лагере и в маршруте. Все им казалось нужным и интересным. Они боялись одного - как бы кто не подумал, что они стараются из страха перед начальством. Но фигура бунтаря казалась им такой лихой, а сами они в своих глазах выглядели такими жалкими и незначительными, что невольно начинали подражать Сереге. Они видели, как, возвратившись из маршрута, мы с Колей вместо отдыха шли поить лошадей, собирать под брезент разбросанные вещи, доваривать кашу. Сами утром во время Серегиного дежурства, чертыхаясь, наматывали на ноги сырые портянки, потому что костер был разведен абы как. В глубине души они понимали всю нечестность такой позиции, но... тоже отлынивали. Ругать и стыдить их было бесполезно. Они соглашались, когда не было Сереги, работали с увлечением, но стоило ему презрительно бросить:
— Поругали? А родителей в школу вызвать не грозили? - и все начиналось по-старому.
Убедившись в бесплодности лобовой атаки, мы решили применить обходной маневр и с чисто иезуитским расчетом теперь ничего не поручали делать Сереге одному, а обязательно вдвоем со Стасиком или с Женькой.
А он вовсе и не думал менять свою позицию, и получалось так, что всю работу, как бы мала или велика она ни была, приходилось делать ребятам. Вскоре диагноз был поставлен безоговорочно: у Сереги нет и в помине такого уважаемого в мальчишеской среде качества, как сопротивление взрослым. Не обнаружилось у него даже намека и на чувство товарищества. Авторитет лидера заколебался и держался теперь только на физической силе.
"Три раза был на Маям-Рафе"
Стасик проснулся от странного шума. По туго натянутой крыше палатки, как по барабану, бегала трясогузка. Косые лучи утреннего солнышка четко отпечатывали на брезенте тени птички и комаров. Трясогузка охотилась.
Стасик долго наблюдал за ней, боясь пошевелиться. Птичка порхала около самой марли и, легко, играючи проделывая фигуры высшего пилотажа, склевывала комаров на марле и в воздухе точными ударами клюва.
Сидел комар на марле, короткий стремительный полет, удар - и комара нет, а марля даже не шелохнулась.
Стасику стало жалко наслаждаться таким зрелищем одному. Он осторожно растолкал Женьку.
— Эй... эге... Женьк... смотри, - шептал он восторженно.
Женька спросонья вскочил, захлопал глазами, увидел птичку и обиженно посмотрел на Стасика:
