Меня никто никогда не носил на руках, не пел мне протяжное «Ааа-ааа-ааа». Не качал и не прижимал к себе. Такого не было в доме ребенка, нет в детском доме и не будет в больнице. Придет чужая женщина в белом халате, воткнет мне под кожу иглу, выпустит лекарство, и все. Я снова останусь одна, буду ждать, когда придет другая женщина, чтобы снова сделать то же самое и уйти.
За второй стеклянной стеной резко заплакал младенец. Я обернулась на звук, успев подумать, что он, наверное, потерял соску – вечно с этими малышами одно и то же. Будет теперь надрываться до тех пор, пока кто-нибудь не догадается поискать его сокровище. Я бы могла помочь, но, наверное, нельзя выходить из своей палаты. Да и тело до сих пор тяжелое, непослушное.
Пока мои мысли вяло топтались вокруг собственной немощи и орущего малыша, с кровати в той же палате вскочила женщина, совсем молодая, и со странным звуком «Шшшшшшш» тоже взяла ребенка на руки. Плач его моментально стал тише. Еще мгновение, и громогласный рев почти затих – остались только редкие жалостливые всхлипы.
– Баю-баюшки-баюююю, – чистым тонким голосом пела девушка младенцу, – не ложися на краюююю.
Что она ему такое поет? Ерунду какую-то. Какие еще «баю-баюшки»? Почему нельзя «на краю»? Да и какой смысл вообще что-то там петь такому маленькому? Зачем? Он же ничего не понимает, беззубый еще. Но она не унималась, продолжала качать младенца на руках и выводить мелодию. Я посмотрела на первую женщину с большим ребенком, она все еще таскала его по палате. На вторую, с младенцем. Она уже не пела, просто что-то нежно нашептывала малышу. Одной рукой держала ребенка, а другой насыпала в бутылочку порошок, наливала воды. Потом взболтала и дала ему. Тот жадными губами припал к соске. «Ааа-ааа-ааА! Ааа-ааа-ааА». «Шшшшшш. Шшшшшш». От ласковых звуков и перешептываний, от невыносимой нежности слезы подступили к моим глазам.
– Почему у меня ничего этого нет?! – шептала я, зажмурив глаза и закрыв ладонями уши.
И сама себе отвечала:
– Потому что я плохая. Плохая!
Не знаю, сколько я пролежала так, пытаясь избавиться от болезненных звуков и картин. Сквозь ладони в мои уши прорывались пестрые голоса. Детские, звенящие, как радуга. И женские, ласкающие, как море. Они звучали уже не только снаружи, но и внутри. А потом их перекрыл страшный грохот. От испуга я спряталась с головой под одеяло.
– Мамочкиии, – даже в укрытие прорвался звучный голос, – заааавтрааак!
Я высунула нос. Завтрак – это не страшно. Стали открываться двери палат. Женщины засуетились с тарелками, кружками, ложками. Они брали что-то, несли на свои тумбочки и снова возвращались к дверям за очередной порцией. Я слышала, как грохот достиг моей двери, и замерла от ужаса.
