Кое-как проглотив полупережеванную говядину, гигант философски ответил:
— Учись стряпать сам, если не хочешь протянуть ноги с голодухи.
— Юан! — прорычал Лахлан. — Я серьезно!
— Так и я тоже, — пробурчал в ответ здоровяк, отталкивая деревянный поднос с остатками мяса.
Он сделал огромный глоток эля, чтобы перебить мерзкий вкус обугленной говядины во рту и заявил:
— Тебе нельзя и дальше питаться такой дрянью, а то не дотянешь и до следующей недели.
— Юан… — начал Лахлан.
Но тот, не обратив внимания на предостерегающий тон брата, перебил:
— По-моему, эту проблему очень даже легко решить.
Лахлан замер:
— И как?
— Идешь на церковный двор и вытаскиваешь оттуда эту самую Мэгги инген Блэр, вскинув на плечо. А затем заставляешь ее приготовить нам что-нибудь по-настоящему съедобное.
Вождь шумно вздохнул:
— Думаешь, мне самому такое не приходило в голову? Но ведь она же находится на священной земле, неприкосновенность которой я не могу нарушить.
Юан медленно поднялся из-за стола:
— Тогда это сделаю я. Скорее в аду покроется льдом трон Сатаны, чем я позволю еще хоть одной женщине сделать из меня посмешище.
— Это верно, — прервал разговор знакомый голос. — Чтобы насмехаться над тобой, Господь послал на Землю меня.
Лахлан обернулся и увидел самого младшего своего брата, Брейдена. Тот стоял в дверях зала с растрепанными, словно от быстрой скачки, волосами, небрежно перекинутым через левое плечо черно-зеленым пледом(15), и проказливым, как всегда, взглядом.
Первый раз за последние две недели предводитель клана рассмеялся и, пересекая комнату, чтобы как следует поприветствовать своего вечно странствующего и непочтительного братца, воскликнул:
— Ну-ну, вот и вернулся к нам блудный сын!
Он приблизился к Брейдену и вдруг заметил за его спиной человека, молчаливо стоявшего в тени. Лэрд остановился как вкопанный, с застывшей на лице улыбкой.
Нет, не может быть…
Лахлан моргнул, не веря собственным глазам. Много лет прошло с тех пор, как он последний раз видел своего сводного брата Сина(16). Даже будучи ребенком, Син был гораздо серьезнее Юана и исполнен непонятной ненависти.
Когда юноша, против воли, был отослан ко двору английского короля, к которому питал злобу их отец, он уже тогда поклялся, что нога его больше не ступит к северу от Адрианова вала(17).
Лахлан представить себе не мог, что же заставило брата изменить клятве, но он определенно был этому рад, потому что любил его и очень по нему скучал.
Взгляд черных глаз Сина совсем не изменился — он по-прежнему был безрадостным и одновременно пронзительным, словно заглядывал на самое дно человеческой души. Волосы у Сина были такими же черными, как и у Брейдена и Юана. Что удивительно, он носил их длинными, словно настоящий горец, а не коротко остриженными, как у англичан.
