— Из вареного яйца птенца не жди. Должно быть, рак у меня.
— Убедить себя можно во всем, даже что беременны…
— Рентген не лжет…
Соседки понимали, что Кларе Борисовне нужна поддержка, что ей надо помочь развеять грусть, хоть как-нибудь, хоть немножко. Они затеяли разговор, зная, что их болтовня действительно отвлекла Клару Борисовну от тяжких дум.
— Он не любил меня даже в первые дни после свадьбы, — рассказывала молодая соседка о своем муже. — Не выпив, к работе не приступал, а напьется — работать не хочет. Он здорово выпивал. Его норма — бутылка с прицепом да пара кружек пива.
— Господи, тут сто грамм пригубишь, потом три дня хвораешь…
— Даже расстались мы глупо. Ему почудилось, что в тарелке со щами червяк плавает. Слово за слово, разругались, почти подрались, и капут. Разошлись, как в море корабли. Болван, он не знает, что червяки — не те, кого мы едим, а те, которые едят нас. Жаль, что выкладывалась ради него.
— Женщина, у которой тяжелая работа, подобна корове в упряжке.
Клара Борисовна слушала соседок, а думала о себе. О том, что и она всегда была подобна корове в упряжке, и что вообще на свете почти нет женщин, какие не напоминали бы коров в упряжке, и невозможно отыскать хоть одну супружескую пару, которая смогла жизнь прожить без раздоров. Зачем, например, она воевала с Егудо, добиваясь, чтоб он не курил? Все равно не помогло. Зря в душу ему лезла, царапала ее. Чего она добилась? Он вынужден был прятаться от нее, собирать окурки в карманах, ненамеренно прожигая в них дыры. Однажды, когда он, прячась от нее, курил на веранде, заслоняя, как обычно в таких случаях, папиросу руками, искорка незаметно ушла на подкладку, тлела-тлела, пока сухая вата не воспламенилась и не обожгла локоть. И смех и грех. Все минуло. Нет ни Егудо, ни его цигарок, но до сих пор Клара Борисовна не может понять, как это человек, съев великолепно приготовленное блюдо, запив божественным компотом, ускользает потом на веранду, чтобы там, втихаря, закусывать горьким табачищем, дымом, черт-те знает чем…
Клара Борисовна чувствует, что на нее надвигается то гадкое воспоминание, которому давно пора навечно провалиться в тартарары. Но не все получается, как хочется. Как оказалось, ревность не менее жизнеспособна, чем любовь. Клара Борисовна силится не допустить, чтобы в ней ожили переживания, отнявшие у нее много душевных сил, высосали много здоровья, но удушить их не так-то просто.
И все-таки на другой день утром, когда Давид Исаевич принес ей теплый завтрак и между прочим осведомился, почему ее окно было темным вчера весь вечер, горькие раздумья вновь всплыли и даже боли не смогли их заглушить. Лежала Клара Борисовна со сведенными бровями, смеясь и улыбаясь. О своих мучениях — сыну ни слова, лишь намек на тяжкое воспоминание, но этого было достаточно, чтоб он догадался, что же ее печалило.
