Но что меня поразило по-настоящему, это не сам факт его смерти, всегда ходившего по «лезвию ножа» журналиста-скандалиста, а то, КАК она произошла. Быть может, если бы Леху нашли с пулей во лбу в каком-нибудь подъезде, задавленным автомобилем в глухом переулке или труп его обнаружили где-нибудь на свалке с проломленным черепом — это бы меня не так поразило. Мол, ну что тут поделаешь — долеталась «стрекоза»!
Но чтобы завзятый жизнелюб и гедонист Леха покончил жизнь самоубийством — это для меня было совершенно невероятным!
И газетные заголовки подтвердили тогда мое ощущение. Большинство более или менее вменяемых статей о нем так или иначе намекали, что самоубийство Ершова — это всего лишь грубо замаскированная форма убийства, другими словами, что не он повесился, а его «повесили» — те, кто был недоволен его разоблачениями. И вроде бы и следственные органы взяли как основную версию именно убийство на профессиональной почве…
Тогда мне не показалось это странным.
3.
На похоронах Леши собрался весь столичный бомонд. Мы — его старые университетские товарищи — сразу оказались на положении «бедных родственников». Известные журналисты, политики, бизнесмены, светские львицы…
Произносились речи — но все больше о политике. Я, как человек совершенно чуждый «реального» мира, во всяком случае, их не слушал.
Нам с Костей Синицыным, нашим общим товарищем по первокурсным ночным посиделкам, стоило большого труда протиснуться к его гробу.
Но и тут нас ожидало разочарование — в последний раз увидеть Леху нам и здесь не удалось — гроб оказался наглухо закрытым.
«Неужели ему так сильно перекорежило шею?» — помню, мелькнула у меня мысль. Но я её отогнал, как навязчивую муху. Хотелось заставить думать себя только о возвышенном, о том, каким замечательным (и это — чистая правда) человеком он был. Но проклятая «муха» — противоестественное любопытство по поводу деталей его смерти — не давала мне покоя. Меня словно какая-то сила тянула к его гробу, хотелось стоять у него, ощупывать дорогой черный шелк обивки, хотелось открыть и посмотреть…
Внезапно благочинную полутишину, сопровождающую любые похороны, когда все окружающие стараются говорить полушепотом, словно боясь разбудить «заснувшего» покойника, нарушил, точнее, буквально разорвал в клочья, дикий женский то ли визг, то ли вой — так, наверное, воет попавшее в капкан животное.
К гробу подлетела маленькая женщина в черном, из-под черного платка которой выбивались пряди седых волос. Нарушая все мыслимые и немыслимые правила приличия на такого рода «мероприятиях», тем более вип-уровня, она рухнула на колени, судорожно обхватив крышку гроба, словно горячо любимое дитя, и заголосила как самая обыкновенная деревенская баба.
