— За каким молочком?! Такое пекло! По полю, по колючкам! Раньше надо ходить, с утра надо… Фролов сходит.
— Двух взял все жа! — похвалился младший брат, как всегда неизвестно откуда явившись. — Сцапал! Во какие!
Он вымок, длинные трусы облепили тощие ноги, с тонкого носика свисала капля.
— Пескари, что ли?
— Все жа нет! — он поднял рыб за хвосты.
Посеребренные тушки вздрагивали в последних попытках жить.
— Найдите мне Фролова, Фролова! — пела Катя, держа зеркальце над собой и крутя головой. — Надо бы ему давно мне воды нагреть. Черт-те что на башке!
Ничто ее не тревожило.
Фролова не было. Мы стали вспоминать, когда его видели.
— Он нырял! — уверенно показала Тюпа на обрыв. — Я еще подумала, что вода холоднющая и он второй раз нырять не станет. Это когда мы плыли вон там.
— Если он до магазина… — начала Катя.
— Одежда вся — вон. Денег у него нет.
— Пошли! — сказал младший брат и бросил своих рыбин в ведро. — Если эта скотина пошутила, все жа морду набью!
Катя осталась за своим столиком. Она испуганно улыбалась нам вслед, а зеркальце держала все так же над головой, и оно было ослепительно синим.
Под обрывом неслась мутная вода.
— Посмотри вон в кустах, — попросил я Тюпу.
Она неуверенно пошла к кустам, оглядываясь на нас.
— Еще не было печали! — сказал я. — Куда он заплыл? Может, на тот берег. Врезал?!
— Надо нырять! — холодно распорядился младший брат.
Тут я впервые понял, что дело совсем плохо, что все уже случилось.
Вода слоями холодела и холодела, а у самого дна была ледяной. Приблизилось, побежало у самых глаз дно — волнистый, темный песок, усыпанный мелкими тенями от ряби на поверхности.
Я выскочил перевести дух.
— Ниже! — тыкал в воду пальцем младший брат. Его белая, гладкая голова торчала над рябью.
Опять побежал навстречу подводный песок.
Мы увидели его метрах в пятидесяти ниже того места, где он нырял.
Желтое тело, пересеченное черной полоской плавок, светилось в мути. Он лежал на дне лицом вниз, раскинув руки, как крылья, и вцепившись в песок.
В воде он оказался не очень тяжелым, а потом нам помогала плачущая Тюпа, и мы выволокли его на траву. Он был совершенно ледяной, голова, ноги, руки болтались. С меня стекал пот ему на живот. Я качал как автомат. Помню вздутую, неподатливую грудь, похрустывание ребер, которые я не боялся поломать, раскрытый его рот, послушно кивавшую в такт моим толчкам голову, черный его взгляд из-под полуоткрытых век. Потом младший брат сказал, что хватит:
