— Тебя — младшим разведчиком? — спрашивала мать, улыбаясь одними губами и роняя узлы.
Но ушли они не в партизанский отряд, а вечером — по шоссе: Петька, его мать, Вовка, младшая Вовкина сестра и Вовкина мать. Белая пихта стояла на самом высоком месте в поселке, и уже за лесом Петька, оглядываясь, видел ее вершину-маковку, и, значит, мог видеть, где они все жили только что, а теперь почти бегом уходят от этого места.
Они шли долго, а потом, когда осталось только зарево и тени от него и сумрачные, пустые поля вокруг, Петька все-таки разглядел позади над зубчатой кромкой леса вершину пихты.
— Я больше не могу идти, — сказала Вовкина мать, — до Ивина мы все равно не дойдем. Надо ночевать.
Вовкина сестра семенила изо всех сил, но стала все останавливаться и поправлять сандалию, и рот у нее все время был открыт и под глазами стало черно и блестели красные от зарева слезы.
— Вон туда! Еще чуть-чуть! Оля!
В поле стояла скирда.
В прошлогодней, колкой соломе у Петьки еще хватило сил сделать себе мелкую нору, и он лег в нее лицом к шоссе и зареву. Все вокруг стало темно и исчезло только красной ниткой, спиралью блестело шоссе, исчезая тоже у зазубренной полоски леса, над которым стоял неподвижный уже, багровый свет.
Шоссе блестело, и Петьке стало казаться, что там, совсем далеко, на нем появилась черная точка. Он хотел сказать остальным, что их кто-то догоняет, что это могут быть немцы, но побоялся, что разбудит Олю, а она начнет реветь от страха, и понадеялся, что с шоссе их, может быть, не заметно. Черная точка все ползла по спирали шоссе, увеличивалась, и скоро стало понятно, что едет мотоциклист — одинокий всадник на красной дороге, наверное, военный, потому что был он, кажется, в сапогах и что-то сверкало на петлицах. Потом он поравнялся со скирдой, и Петька увидел, как бегут красные блики по хромированным частям машины, увидел белое лицо с широко раскрытыми, удивленными глазами и почти узнал его. Потом стало видно, что у всадника есть лицо, а затылка, головы нет совсем. Петьке все казалось, что он может вспомнить имя всадника, но до рассвета он так и не вспомнил.
Рассвет наступил, стало тепло и ясно, без тумана и дымки, и вскоре стало видно над лесами маковку пихты.
Они опять шли, но больше уж Петька не оглядывался, хоть и много лет потом помнил очень ясно свой сон только не мог вспомнить лица мертвого мотоциклиста.
Они встретились через много лет.
Неподвижно стояли облака, и белая пихта стояла все такая же, и все так же была выше всех других деревьев, а могучий сук показывал на запад.
