Мы прошли в спальню, в зеленое царство рыжей женщины. Я не успел ничего рассмотреть. Хозяйка достала из-под подушки конверт.
— Напишите направление, — шепнула она и оскалилась, — здесь вам хватит! Петра надо лечить! А с теми я договорюсь!
Я спрятал руки за спину:
— Зачем вам это нужно?
— Он больной! Опасный! Люди услышат! Увидят!
— Что увидят?
— Безобразие всякое! Держите, держите!
— Нет! — сказал я гордо и зло и вернулся в гостиную.
Хозяин все сразу понял. Поднял взгляд к заветному потолку, почесывая в смущении ухо. Сейчас он был очень похож на кота, и Николай Николаевич не сводил с него глаз, ожидая дальнейших превращений.
— Не прошиблись бы вы, док, — сказал хозяин, — конечно, вы по знакомству, ответственности нет, но совесть! По-человечески-то! Вон мать слышала, грозилась одна тут у нас. Что будто бы Петр ее в голом виде сфотографировал и карточку на столб, мол, посреди деревни хотел повесить. Шантажист!
— Это он как вздумается! — хозяйка дышала за моей спиной. — Он и с нами может так!
— Тоже кого-нибудь сфотографировал? — обернулся я.
— От людей стыдно! Вот!
— Мне он показался человеком порядочным. Но — человеком страстей.
Галя смотрела на меня как-то туманно. Мне показалось, что сейчас она опять заплачет.
— Следующий автобус идет в двенадцать, — сказала хозяйка.
— Да, мне пора к нему.
Петр Васильевич открыл тут же, он явно ожидал меня. Смотрел на лестницу через мое плечо.
— Я прочитал.
— А? Это? Ну и что скажете? Психопатия?
— Надо наладить с ритмом. Вставить пейзажи, что ли… и (я собрался ошеломить его)… зачем вам понадобилось прятать ее одежду внизу?
Он провел по волосам изуродованной рукой и стряхнул «волоски».
— Нашли?
— И черт знает что подумали!
— Да уж. А что наговорили!
— Они думают, что вы ее убили. Там кровь.
— Краска там, — он смотрел в окно, — и они так не думают.
— Познакомили бы тогда. С Тоней.
— Зачем мне вас знакомить? К моей-то психопатии это не относится вроде? А с этими… давно у меня. Тамарка-то рада бы куда-нибудь меня запихать. А с Тонькиной одежой? Не хотела она здесь оставаться никак. Ну и раздел я ее к чертям! Здесь наверху она ее нашла бы. А там небось… Галка нашла? Точно!
Он опять заглянул в окно. Отсюда, как я себе представлял, видна была тропинка к шоссе.
— Покажите картину.
— Покажу, — согласился он, — пошли. И время быстрей пройдет.
Он открыл дверь. Ту, за которую уже давно, надо понимать, не проникали «нижние».
Большая комната показалась пустой и чистой. Стол у окна, три-четыре стула — рогатой кучей в углу и мольберт с картиной — лицом к стене. Со стен сверкали два-три натюрморта. Висело на крюке знаменитое «ружье шестнадцатого калибра» с очень мирным выражением заткнутых масляными тряпками стволов, но с тревожными огоньками медных гильз в кармашках патронташа. В том углу, куда стадом сбились стулья, я заметил еще картины. Собранные в толстую, растрепанную пачку, прислоненную к стене. Верхняя, боком поставленная картина (сидящая обнаженная), смотрелась сквозь ножки стульев словно кадр из репортажа об автокатастрофе. Улыбка женщины казалась знакомой.
