Наступило молчание. Николай Николаич громко почесал задней лапой затылок.
— Ясненько, — сказала Галя, — там уже кто-то заворочался у нас…
Тут я вдруг пожал плечами и стал подниматься по лестнице.
Я слишком громко постучал в страшную дверь.
Приблизились шаркающие шаги. Сбросили крюк, заелозивший по двери.
Сумасшедший хозяин мансарды стоял предо мной.
Поразило его несходство с братьями: худой. Впалые щеки. Тонкий, длинный нос. Иной, острый, беспокоящий взгляд.
— Я психиатр, — брякнул я сразу, — друг вашего брата Василия. Он просил меня приехать.
— А где сам? Пока в городе.
— Жаль. Поговорили бы по душам.
— Я приехал по его просьбе.
— Вон, — кивнул вниз сумасшедший, — по чьей просьбе.
У лестницы уже стояли оба Галиных родителя. Николай Николаевич делал на ведре стойку как собачонка. Он-то был в восторге.
— Заходите, — усмехнулся сумасшедший, — что же с вами поделаешь? И ты, Галка?
— Нет! — звонко ответила снизу Галя. — Этот врач хороший! Ты его… — Голос ее отсекла дверь. Может быть, дальше следовало: «не убивай»?
— Там посмотрим, — пообещал сумасшедший, — садитесь тут, курите. Поить, кормить не буду. Там (кивок в пол) они уж постараются. Толстые.
Он хромал и поморщился, придвигая себе табуретку. Мы сели в маленькой кухне. Он провел рукой по густым, зачесанным назад волосам и отряхнул руку брезгливо словно сбрасывая с нее приставшие волоски. Закашлялся, прикрывая рот голубой от вен рукой.
— Как у вас положено? Вопросы задаете?
Грязные пижамные штаны. Свитер. Толстая, старая куртка, испачканная побелкой.
— Ну давайте, задавайте. Но времени мало у меня. Только, — он кивнул в пол, — без ссылок на этих… порядочных.
Я подумал, что получается обратный вариант с кивками на темные силы внизу. Я же, как Данте, путешествую по всему мирозданию. Вот только теперь я дорвался до работы и мог задавать хитрые вопросы и укладывать ответы в «гнезда»: «резонерство», «манерность»…
— Вы изменились? Скажем, за последний год? Внутренне?
— Нет. Мировоззрение, может, изменил? Решил перестать быть лишь потребителем.
— Религия? Живопись? Писательство? Музыка?
— Нет-нет! Не все же зараз! — он равнодушно усмехнулся. Кожа на руке с сигаретой была тонкой и блестящей, как яблочная кожура. Суставы пальцев припух ли, словно в каждом было по нарыву.
— Для мастерства нужно время. Вам сорок семь?
— Заблуждение. Качество, мол, от опыта. Жизненного, мол. А Лермонтов? Моцарт?
— Лермонтов, правильно, с детства призвание осознал. А вы сейчас?
