— Ага! Уже смотрите! — шепнула Галя. Она опять стояла на пороге, открыв дверь бесшумно и словно впустив в комнату часть непроглядного мрака из недр затихшего дома.
— Смотрю, — мой голос тоже стал невесомым.
— Кладбище! А?
— Я вижу. Ну, покойные-то, они самые, говорят, спокойные.
— Кресты при луне похожи на птиц? Да?.. Тогда, значит, спокойной вам ночи?
— Надеюсь. А что не спишь?
Она воровски оглянулась, сверкнув глазными белками и мотнув «конским хвостом», подалась из двери ко мне И прошептала:
— Ночью-то… тихо!
— А как еще? Ночью — тихо.
Она взялась обеими руками за косяк, привалилась к нему, глядя блестящими глазами из-под локтя:
— А вот… когда вы со страху верещать начнете, то и его, — она кивнула на потолок, — можете разбудить. А вы ж в моей комнате! А он очень переживает, что я рано замуж выйду. Кричите потише! Ладно? У нас не просто! Может, не надо было вам приезжать?
Прикусила верхнюю губу и вгляделась зорко.
Я сделал вид, что ничего не понял. Я на самом деле ничего не понял. Пожал плечами.
— Ишь ты какой! Ничего-то не боится. Тогда привет ему передавайте!
— Кому?
Но она исчезла, мелькнув белой тапочкой. Дверь, словно сама по себе, медленно закрылась, и моя тень на ней, только что растерянная и распластанная, сократилась, приняла человеческие размеры и встала на ноги.
Я подошел к своей тени, приоткрыл дверь, пустив в столовую клин света.
В этой половине дома луна уже была, сошла в столовую по трем ступеням; сияли край подоконника, угол стола и подлокотник. На полу лежал зазубренный и треснувший, как льдина, кусок лунного света с рогатым силуэтом Николая Николаевича, который, естественно, оказался тут и сидел неподвижно на подоконнике.
— Интересно? — спросил я.
Он чуть шевельнул ухом.
Я прикрыл дверь и накинул крючок. Погасил лампу.
Довольно высоко поднялась маленькая белая луна, сверкали, как алюминиевые, несколько крыш, а сад был засыпан обрывками теней. Лунный свет вошел в комнату, и моя тень, извиваясь, ползала по бревнам, оставляя за собой искры от безделушек на полках. Я разделся. Свитер потрескивал электричеством, по нему бежали молнии.
Кровать оказалась жесткой и не скрипела. Виден стал только верхний край окна: рама, словно намазанная фосфором, полоска стекла, точно паутиной затянутая лунным светом. На потолке я обнаружил опаловую виноградину стеклянного абажура с четким отражением маленького косого окошка.
Я думал, что в деревенском доме по ночам скрипят половицы, шуршат под полом мыши, поет сверчок. Но, наверное, так бывает в старом доме, где живут очень долго.
