— Не говори гоп… — Ответил противник.
Азанчеев ударил первым.
Сабельный бой стремителен и скоротечен. Редко, когда сходка длится больше двух трех ударов. Правда сейчас, противников тяжелила зимняя одежда. Меньше маневра ногам, все решит кисть. Азанчеев встретил твердую руку. Выпускник Александровского должен был быть хорош, — на меньшее нельзя рассчитывать. Сам Азанчев знал себе цену, — сильно выше середняка. Сильно выше. Сейчас перед ним обнаружился соразмерный противник. Клинки перекликнулись звоном голоменей, — раз, два, три! — Соперники развалились на шаг в сторону.
— Может последний холодный бой? — ухмыляясь спросил красный. — Сабля умирает. Жалко.
— Божий суд. — Вымолвил поручик. — Кто победит, тот и прав.
Снова сошлись, раз-два-три-четыре!..
Грохнул выстрел, и в дерево рядом с головой Азанчеева вонзилась пуля. Оба противника замерли, машинально разорвали дистанцию, и посмотрели на звук. В нескольких десятках метрах тяжело дыша стоял солдат с красной лентой на папахе, и тяжело дыша передергивал затвор.
— Ах ты бес, дыхалку потерял… — буркнул солдат, загоняя новый патрон. — Держись краском! Щас я его!…
— Отставить Латкин! — Гаркнул стоявший перед Азанчеевым, не выпуская его из вида. — Ты почему здесь? Был сигнал сбора!
— Малость, поотстал, товарищ Резнов, — выдохнул солдат. — Так чего, мне?..
— Догоняй наших, Латкин. Я здесь… приберу. Ты меня знаешь.
— Известное дело, — кивнул солдат. — Разрешите?
— Бегом!
Латкин кинул, и развернувшись закосолапил к дороге.
«Даже честь не отдал, — подумал Азанчеев. — Банда, одно слово… А ведь не уйдет этот Латкин. Сядет где-то рядом. И даже если я выиграю… Одна надежда — мазила. Но уж этого я всяко с собой заберу».
— Готов? — Хрипло спросил Азанчеев.
— Жду вас, поручик.
Дзынг-дзынг! Раз-два!..
Раз-два-три четыре!..
Клинок под грудиной сперва обжег чужим холодом, а потом растекся вспышкой непереносимой убийственной боли. Азанчеев выронил саблю. Змея в груди шевельнулась, и полотно клинка вышло из него, но лучше не стало. Азанчеев попятился, столкнулся спиной со стволом, и обламывая старые сучья, осел в снег. Все вокруг как-то перевернулось, будто он смотрел не своими глазами, слушал не своими ушами. Левая рука царапала по груди, пытаясь найти рану, остановить убегающую жизнь.
— Туше, — хмуро произнес краском Резнов, — и отсалютовал саблей. Перед глазами Азанчеева на миг снова встало училище, фехтовальный зал… Другое время, другая жизнь, когда после поединка, все уходили на своих ногах.
