Теперь представьте себе: поздний вечер, Вильгельм Карлович читает «Руслана и Людмилу». Мальчики знают поэму наизусть, но они с волнением ждут, когда откроется пещера и перед утомлённым, потерявшим надежду Русланом предстанет волшебник Финн. Вот он рассказывает свою жизнь. Тихий, словно задыхающийся голос Кюхельбекера оттеняет каждый эпизод рассказа: явление красавицы Наины, её жестокий ответ влюблённому; битвы; дружбу с колдунами; наконец, превращение Наины в горбатую колдунью. Всё это вариации[19] на одну горестную тему: неразделённой, запоздалой любви. Прошу заметить это слово: вариации — я его недаром вспомнил.
Затем проходит много лет. Глинке уже за двадцать. Он возвращается домой из Выборга. Северная белая ночь; пейзаж однообразный, пасмурный. И в полном соответствии с этим пейзажем молчаливый финн, который вёз Глинку, затягивает песню на своём языке. Напев печальный, однообразный, без начала и без конца. Но почему-то хочется, чтобы он не умолкал.
Доехав до места, Глинка расплатился с возницей и поднялся к себе. Унылый мотив всё ещё раздавался в ушах. Какое-то живое горестное чувство таилось в этом скупом, упорно повторяющемся звукоряде.
…Потом и двенадцать лет прошло. (Всё это Глинка рассказывал мне сам и с большой живостью.) Он уже писал свою вторую оперу и дошёл до встречи Руслана с волшебником Финном. И тут ожили воспоминания: белая ночь среди чёрных сосен, грустная песенка возницы… Вспомнилось также, как читал Кюхля исповедь старого Финна, чувствительно выделяя каждый эпизод.
Здесь, в музыке, ах как были бы уместны вариации! Сельская природа; любовь; звон булата; тайны колдовства, и так далее. Разнообразная форма вариаций как нельзя более соответствует рассказу старца, он столько повидал, столько пережил. К тому же он кудесник; ему ли не близка магия превращений! А ведь вариации — это и есть превращения!
Но, с другой стороны, народная финская песенка, запомнившаяся композитору, была прекрасна именно своей простотой, своим грустным однообразием: она не поддавалась варьированию, разве только чуть-чуть. А отказаться от неё было невозможно, ибо в ней-то вся суть, вся душа доброго, простосердечного Финна, не забывшего свою первую любовь.
Как разрешить противоречие? Как сохранить единство в разнообразии? Глинка и стоял перед этой задачей.
Стасов слушал чрезвычайно внимательно. Вся баллада Финна припомнилась ему.
— …Но для гения нет ничего невозможного. Старый кудесник у Глинки поёт, как вы помните, свою простую, грустную песенку, западающую нам в душу. А в оркестре, который сопровождает её… О, там-то со всей роскошью и развиваются задуманные превращения. Это сочетание разнородных… явлений представляется мне счастливейшим изобретением музыканта… А вот и ещё один путь, ещё толчок — обыкновенный мимолётный эпизод, коего я был непосредственным свидетелем.
