Для нас это не имеет никакого значения, Миша просит остановиться на пятачке перед въездом. Выбирается из машины и, не дожидаясь меня, идёт вперёд. Я позади — не отстаю ни на шаг. Слегка остывший воздух треплет светлую макушку, позволяя наслаждаться его запахом.
Мы идём вдоль неширокой дорожки для пешеходов, за парапетом которой тянутся две полосы. По другую сторону — неспешно толкающая свои воды река.
Едва оказавшись на середине моста, Миша останавливается, резко разворачиваясь ко мне.
— Вопрос, — произносит он, оглядываясь вокруг.
За его спиной темнеет левый берег, позади захлёбывающийся огнями город, подо мной сорок метров пустоты и чёрная вода.
— Ты бы умер за меня? — спрашивает омега, словно просит купить хлеба по дороге домой, волнуясь, для приличия, будет ли мне удобно.
— Да, — просто отвечаю я.
Миша кривится:
— Слишком просто. — Омега явно недоволен, считая мой ответ пустой болтовнёй. Его оголённые плечи покрыты мурашками, словно следы оторванных у золотой рыбки чешуек. — Ты бы убил за меня?
Я спокоен, вопрос меня не шокировал — это наша четвёртая встреча.
— Да.
— Осторожно, — шипит он. — Не произноси обещаний бездумно.
Мы меряем друг друга взглядами, стараясь разглядеть, как глубоко в каждом из нас находится омут.
— Ты… — задаёт он третий вопрос, — готов жить ради меня?
Тяжёлый гул парохода отдаёт предостережением — мне не следует раскрывать рот, мне не нужны эти проблемы.
— Да.
— Желание становится слабостью, — тихо отвечает Миша. — Слабость даёт власть.
Он играет в открытую, говоря, куда ведёт моя дорога.
— Ты хочешь этого? — ветер свистит в ушах его голосом.
— Хочу.
— Повтори, — требует он.
— Очень хочу.
Миша снова кривится, фыркая — не верит, ни единому моему слову.
— Ну, так давай начнём с твоего первого обещания, — смотрит он мёртвым взглядом тысячелетней змеи. — Прыгай.
Бросаю взгляд вниз.
Миша разворачивается спиной и ловко запрыгивает на парапет, усаживаясь поудобней; одно неосторожное движение — и не помогут лучшие врачи. Но омега расслаблен, будто примостился на лавочке во дворе.
Запрыгиваю и сажусь рядом.
Между нашими руками сантиметры, между нашими жизнями — пропасть. Я сверлю его пристальным взглядом, жду, когда он наконец посмотрит на меня.
Проходит пара нестерпимо долгих минут, Миша поворачивает ко мне лицо. Кривой изгиб губ — ещё секунда, и он собирается похоронить моё достоинство окончательно. Обвинения в трусости, слабости, бахвальстве и пустословии станут самыми терпимыми «лестностями» в мой адрес. Червяк захотел Его, смел желать.
