Непривычная робость охватила Клару: что ей сейчас скажут? Она приготовилась дернуть ручку звонка, но Лангеханс уже шел к воротам.
— О, фройляйн Эйснер, вы оказали мне такую честь, — он пропустил ее вперед, указав ей на видневшийся в конце боковой аллеи флигель, и тут же пояснил: — В доме живет семейство фон Лауниц, я веду их дела. В этом флигеле я работаю.
Они взошли на открытую террасу, уставленную кадками с олеандрами и карликовыми пальмами. Он усадил ее в плетеное кресло:
— Вам так будет удобно? Ах, как это хорошо, что вы здесь…
Она не понимала его радости и суетливости и беспокоилась все больше.
Лангеханс между тем делал множество мелких и обращенных к ней движений: придвинул столик, задернул плотную парусиновую занавеску за спиной Клары…
Она смотрела на него, не скрывая нетерпения, и он, наконец, сказал несколько выспренне:
— Я счастлив сообщить вам, фройляйн Эйснер, что Осип Цеткин будет освобожден, до решения его судьбы, под залог…
Конца фразы Клара не услышала. Вернее, не придала ему ровно никакого значения. Она вся была во власти прекраснейших слов на свете: «Будет освобожден…»
— Когда? — спросила она хрипловато. Ибо только это имело сейчас значение.
— Как только будут внесены деньги в депозит суда.
— Деньги? Ах да, деньги…
До нее смутно дошел смысл слова «залог». Он помог, улыбаясь ей, как ребенку:
— Вносится известная сумма как гарантия, что обвиняемый не укроется от суда и следствия.
— Да-да. А какая сумма?
Он, видимо, уже называл ее и повторил снова, но она и сейчас не поняла, много это или мало, — она была прикована к решающему: «Будет освобожден…»
— Благодарю вас, господин Лангеханс, очень благодарю вас. Вы были так… — она хотела сказать «любезны», но поправилась: — добры ко мне.
— Я счастлив служить вам, фройляйн Эйснер.
Она поднялась.
— Значит, завтра я могу…
— Да, да, конечно, формальности не займут много времени. Я провожу вас! — сказал он энергично, но она отказалась.
И не помнила, как очутилась на улице, как отшагала уже далеко от дома адвоката.
Тут она обнаружила: что-то все-таки беспокоило ее. Теперь, когда главное решилось. Что же? По мере того как она шла по тротуару, вдоль которого еще тянулись каштаны со своими лапчатыми ветвями, она постепенно остывала. И это беспокойство отливалось в какую-то форму и наконец определилось в виде цифры. Цифры залога. Она была внушительна. Вероятно, адвокат даже и не подумал, что, собственно, такая сумма… Что она недостижима для нее! Конечно, он об этом вовсе не думал! Он сделал добро ближнему, как делают его многие, думая больше о себе, чем о благодетельствуемом. Он был не лучше других…
