И директор сказал еще:
— Опять на второй год остается ваш Павлик.
Тогда Шурка понял и испугался.
— Не оставляйте его, пожалуйста! Он у нас старший… и сирота, торопливо стал просить он.
— Старший, да! Годиков ему многовато. А насчет сиротства — ну сколько же можно? Подрос уже… Выходит, он сирота, а ты его покровитель? Нельзя ему больше оставаться на второй год.
— Нельзя, бабушка очень худа стала, — подтвердил Шурка. — А мы с ним поговорим, он все поймет. Он же у нас… Мы на него так надеялись… Как же это он?.. — Говоря так о старшем брате, Шурка пока недоумевал больше, чем негодовал.
— Тэк-тэк, понимаю, — снова раздумчиво затэкал директор. — Бабушка, значит, не в курсе дела, ничего не знает?
— Бабушка ничего не знает. Но мы поговорим с Павликом.
— Ну, хорошо!
Директор рассказал Шурке о школах фабрично-заводского обучения, о ремесленном училище, куда он рекомендует направить Павла, — как раз будет очередной набор. Шурка ничего не слыхал об этом обучении, но, по словам директора, выходило, что это прямой путь в инженеры, и он успокоился: чем инженер хуже любого районного начальника? Значит, в судьбе брата ничего не меняется? Но что же он, Павел, думает все-таки?.. Как же он все-таки мог?..
— А тебе, Саша, еще раз говорю: хорошо бы поучиться самому. На себя надо больше надеяться! — заключил Аристарх Николаевич, поднимаясь с кресла и доброжелательно глядя ему в глаза, отчего Шурка покраснел. — Конечно, без отца, без матери плохо жить. Иные с пути сбиваются, растут вкривь и вкось. Но ведь это не со всеми случается… А отец у вас был настоящий работяга. Не думаешь же ты, что он в люди не выбился? Поучиться бы тебе…
Шурка понял, что понравился директору школы, и это ему было приятно. Из кабинета он вышел в хорошем настроении, даже о Павле не стал думать плохо. Но через несколько минут он вернулся.
— Извините, Аристарх Николаевич, я воротился…Бабушка у нас очень плоха, я ничего не буду ей говорить. Пожалуйста, не передавайте ей ничего…
Аристарх Николаевич пожал Шурке руку.
* * *
Все лето Павел провел дома. Он радовался, что больше не надо возвращаться в семилетку, где приходилось драться из-за того, что его дразнили «женихом». Драться он уже стыдился: с кем ни свяжись, все ему до подмышек. И сила появилась мужская. Чуть толкнет, бывало, одноклассника, а тот летит поперек коридора, того гляди, стукнется головой о подоконник. Слегка возьмет кого-нибудь за ворот, чтобы только припугнуть, а у того, смотришь, ни одной пуговицы на рубашке.
