Кинжальный огонь | страница 64

Он словно очнулся от кошмарного сна. Здоровяк забасил:

— А ну, лезь сюда, в середину, башка дурная…

— Спасибо… не заметил… задремал. Да… мог бы… сорваться… Как это я… Вы спасли меня… — мычал Галерин.

Сон прошел мгновенно. Сидели тихо. Лешке стало теплее.

В полночь прибыли в Армавир. «Теперь не зевать!» — решил Галерин… Небритый входил в вагон первым, за ним лез военный. Из вагона пахнуло спертым воздухом. Полумрак и ужасная теснота заставляли двигаться осторожно, перешагивая через спящих. Кругом, куда ни глянь, на полках, на полу, в проходах — всюду люди: дети спали в разных позах, а женщины мучались рядом с ними. В самом конце вагона освободились места для сидения:

— Парень, курсант, сюда… Иди сюда, — шептал здоровяк Алексею, — если не занято — здесь будем.

Алексей сел за столик на боковушке и стал осматриваться. Постепенно все успокоились, притихли, наступила тишина, а поезд все стоял. Наконец, неожиданно дернулся и покатил, вздрагивая на стыках. Незнакомый компаньон, Лешкин спаситель, оторвался от окна, глянул мельком на курсанта и снова задумался. В спокойном лице попутчика Галерин уловил грусть-тоску. Но необыкновенная выдержка мужественного и волевого человека удивила курсанта. На фронте и в армии Галерин встречал многих людей. Бывали всякие: веселые и болтливые, хвастливые и вруны, серьезные и скромные. Новый знакомый был особенным. Он не вмешивался, не расспрашивал, не был назойливым и любопытным. Однако, не был и безразличным.

Это приятное соседство понравилось Лешке, и он проникся уважением к попутчику.

Посматривая на него, курсант размышлял: «Кто он, этот мужик?.. Спас меня и будто ничего не случилось, ничего и не было… Бывают же люди…

Видимо, не курит, раз не предлагает и не просит закурить… Может, для него я — пацан, со мною и говорить не о чем? Может…» А пожилой заговорил неожиданно:

— Меня Александром Ивановичем зовут. Я учитель. А тебя как зовут, дружок?

— Алексей Галерин, курсант военного училища.

— Да вижу, что курсант. Вот такой, как ты, у меня сын был, да нет его в живых, Алеша.

— А что случилось, Александр Иванович, если можно, скажите?

— Можно, да горько говорить… Погиб он на фронте! В Польше воевал. Под Лодзью убили в сорок четвертом.

— Я тоже был ранен… Кругом, с кем ни заговори, у каждого свое горе… У меня отец погиб в самом начале войны, а у вас сына убили на фронте…

От духоты стало жарко. Окна не открывались, а то, что было выбито, не успевало проветривать. Галерин вышел в тамбур. Колеса молотом отбивали на стыках, шумело и грохотало. Там, на ступеньках, он этого не замечал. Постоял, осмотрелся: и здесь мучались без сна. Кто сидел, а кто дремал, согнувшись в три погибели. За время войны он насмотрелся всякого, и сам пережил немало. Подумал: «Мирное время! Кругом послевоенная неустроенность, карточная система, трудности на каждом шагу. Да когда же мы будем жить лучше, по-человечески… Скорее бы домой добраться.. Да где же это Привольное, сам толком не знаю».