Вернувшись в село, я промолчал об этом инциденте, так как не знал, как воспримет командование мое похождение. Однако послал к вышке отделение разведчиков и приказал им организовать наблюдение за противником.
Немцы продолжали отходить, оставляя населенные пункты. Пытаясь уточнить пути их следования и выяснить, какие впередилежащие села свободны от немцев, где они готовят оборону, их тактические и огневые ловушки, я на машине выехал в ночную неизвестность, взяв с собой отделение разведчиков. Не доезжая до ближайшего крупного населенного пункта примерно километра полтора, мы вышли из машины и пешком направились к домам на окраине села. Постучав в ближайшем доме в дверь, не получили ответа. Начали беспокоиться и приготовились к бою. Но опасения были напрасными. Вскоре за дверью послышался женский голос: «Кто стучит и что надо?» Мы ответили: «Свои». «А кто такие — свои?» Хозяйка, действительно, не могла понять, кто мы: немцы, поляки, полицаи? Она не могла представить, что в дверь стучат советские разведчики.
Когда кое-как разобрались, кто есть кто, я спросил хозяйку, есть ли немцы в селе? Она пояснила, что в центре, около церкви, там, где живет староста и находится полицейское управление, с вечера стояли бронемашины, бронетранспортеры и было много немцев. Я спросил: «А рядом в домах есть немцы?» Она показала на один из домов и заметила, что вечером к Марийке заходил солдат, а поскольку она баба молодая и безотказная, он и ночевать у нее остался. Я попросил ее одеться и пойти с нами. Подойдя к дому, попросил ее постучать в дверь и сказать, чтобы пустила ее к себе, так как, мол, страшно оставаться одной дома. Она постучала. Долго не открывали и никто не подавал голоса. Наконец, через дверь услышали голос Марийки: «Кто там, чего надо?» «Марийка, открой, это я, Оксана, твоя соседка, мне страшно одной». Препирательство шло несколько минут, наконец дверь открылась.
Зажав Марийке рот и пригрозив пистолетом, мы ввалились в избу. Оглядевшись, мы стали глазами искать немца. В углу, при входе, стоял карабин, лежала сумка с гранатами, висела шинель, а немца не было. Подойдя к кровати и подняв одеяло, увидели голого фрица, утонувшего в перине.
Стегнули его ремнем, он выскочил из кровати, растерялся и задрожал. Голый мужчина в кругу неизвестных людей, а тем более врагов, от которых ожидать можно всего, что угодно. Я представляю, какое у него было самочувствие — отвратительное.
Одевшись, немец опустился на колени и начал просить, умолять сохранить ему жизнь. И все время твердил: «Гитлер — капут, война — капут, я не немец, я поляк».
