— Правильно, — кивнул Усмон Азиз. — Я подсчитал, что знаю вас ровно двадцать четыре года. За это время — если не считать последние шесть лет — мы не единожды гостили друг у друга и немало хлеба-соли отведали за нашими дастарханами. Так?
— Конечно! — радостно воскликнул Халимбай.
Ядовитая усмешка пробежала по губам Усмон Азиза, и он спросил:
— Тогда почему же на сей раз не приветили?
— Почтенный, — смешавшись, пробормотал Халимбай, — чем богаты…
— Мне дела нет до того, чем вы богаты. Но вы даже свой дом не открыли для нас! Вы подумали обо мне? Подумали, как я теперь выгляжу в глазах моих спутников?
— Страх, господин мой, страх проклятый…
— Вы боитесь? Кого?
— Власти боюсь, босяков, доносчиков.
— Что ж, не вы один, бай. Но если бы у нас не оказалось палаток? Тогда ваш страх превратил бы нас в бездомных собак, обреченных терпеть град и дождь.
— Почтенный! — взмолился Халимбай. — Войдите в мое положение… Что было бы со мной, несчастным, если бы какой-нибудь безбожник донес, что в своем доме я принимаю басмачей?
Сказав это, он тут же понял, что совершил грубую ошибку, втянул голову в плечи, и со своим круглым лицом и холодными глазами стал удивительно похож на птицу ночи — сову. Усмон Азиз прикрыл глаза ладонью и некоторое время сидел так, не говоря ни слова. Ярость душила его, но, глубоко вздохнув, он произнес почти спокойно:
— Я басмачом никогда не был, бай! Басмач — вор ночной, существо без веры, поджигатель, грабитель. Вы старый человек, бай, а забыли золотое правило: сначала подумай — потом говори. Я не басмач! — с силой повторил Усмон Азиз. — Я, если хотите, враг. Я враг тех неверных, которые, словно голодные волки, терзают нашу родину, край истинных мусульман. Чего они хотят, эти злосчастные? К чему они стремятся, безумцы, попирающие нашу святую землю? Мужчина и женщина, надрывая глотку, кричат они, плохое и хорошее — все равно. Но так никогда не было и не будет! — И, подтверждая свои слова, Усмон Азиз поднял вверх правую руку. — Равенство? — Он презрительно усмехнулся. — Но кто тогда будет работать по чести и совести? О нет! Пусть о н и сколько угодно твердят о том, что равенство — это счастье. А я вам скажу: равенство — это обман, это зависть, это низость, жадно требующая почестей, которые подобают только благородному. Некому будет почитать Бога и пророка, и никто не будет уважать отца и мать и человека старшего возраста… Хотите вы жить в таком мире? Я — нет! Ни за что! Но вот вы, — Усмон Азиз с недобрым любопытством взглянул на Халимбая, — вы, должно быть, отдадите свое имущество, объявите, что вы такой же бедняк, как и остальные, и будете спокойно жить в мире равных!
